Суразаков Александр Сазонович / Научная деятельность
Материал из Археология Алтая.
Центральное место в творчестве А.С. Суразакова занимало изучение культурно-хронологического и социально-экономического развития населения Горного Алтая скифской эпохи, а также семантическая интерпретация погребального обряда и искусства кочевников.
По мере исследования новых памятников в Горном Алтае открывались возможности для дальнейшего изучения вопросов хронологии и периодизации культуры скотоводов этого региона. Проанализировав материалы из позднепазырыкских памятников, А.С. Суразаков вслед за С.И. Руденко (1960, с. 161–171), С.С. Черниковым (1975, с. 133), Д.Г. Савиновым (1978) и Л.Л. Барковой (1978, 1979) выступил с предложением пересмотреть дату шибинского этапа (II в. до н.э. – I в. н.э.), предложенную в свое время М.П. Грязновым (1939). По мнению исследователя особенности погребального обряда и, прежде всего, инвентарь из памятников позднепазырыкского времени позволяют обозначить новую дату шибинского этапа – III–I вв. до н.э. (Суразаков А.С., 1980а, с. 200–201). В последующее время, занимаясь вопросами этнокультурной истории, ученый попытался в 1983 г. обосновать выделение особой кара-кобинской культуры, которая вместе с ранее известной пазырыкской культурой укладывалась в VI–II вв. до н.э. Главными особенностями кара-кобинской культуры объявлялись следующие показатели: погребения с умершими в каменных ящиках обычно без сопроводительного захоронения лошади, отсутствие балбалов, кольцевых выкладок, черной краски для окраски волос (Суразаков А.С., 1983а; 1988а, с. 128–129 и др.). Эти идеи получили развитие в других работах А.С. Суразакова (1985, 1988а) и в публикациях В.А. Могильникова (1983, 1986, 1988а). В последующем А.С. Суразаков все известные памятники подразделил на три хронологические группы: 1) конец VI–V вв. до н.э.; 2) V–IV вв. до н.э.; 3) III–II вв. до н.э. (Суразаков А.С., 1985; 1988а, с. 81–114). При этом ученый отметил, что могильники «пызырыкцев» занимали центральную и восточную части Горного Алтая: верховья Катуни с ее притоками, бассейны рек Чулышман и Башкаус, верховья Бухтармы. Он также не исключил возможность распространения аналогичных памятников в западных областях Монголии (Суразаков А.С., 1988а, с. 124). Важная роль в процессе этногенеза населения Горного Алтая раннего железного века отводилась племенам культуры керексуров и монгун-тайгинской культурной общности. Надо заметить, что постепенно А.С. Суразаков согласился с мнением большинства исследователей о том, что памятники населения Горного Алтая VI–II вв. до н.э. более правомерно относить к одной археологической культуре (пазырыкской), в рамках которой существовали разные типы погребений, в том числе и в каменных ящиках (Суразаков А.С., 1988б, с. 170). В своей итоговой работе «Горный Алтай и его северные предгорья в эпоху раннего железа. Проблемы хронологии и культурного разграничения» А.С. Суразаков дал подробную характеристику пазырыкских и кара-кобинских некрополей, а также чумышско-ишимской группы памятников, не относящихся к обозначенным общностям (Суразаков А.С., 1988а, с. 154–156 и др.). Позднее на материалах из предгорной зоны Алтая была выделена быстрянская культура (Киреев С.М., 1992а–б, 1994; Тишкин А.А., 1996в). В процессе завершения своих культурно-хронологических построений А.С. Суразаков (1989, с. 46) объединил памятники VI–II вв. до н.э. из Северо-Западной Монголии, Тувы, Восточного Казахстана и Горного Алтая в саяно-алтайскую культурно-историческую общность.
Другая проблема, которой А.С. Суразаков уделил внимание в своих работах, связана с изучением социальной организации пазырыкского общества. В 1983 г. он опубликовал, по сути дела, первую специальную статью, посвященную социальному анализу номадов под названием «О социальной стратификации пазырыкцев», отдельные положения которой были в тезисной форме изложены чуть раньше (Суразаков А.С., 1980б, с. 71–73). Исследователь опирался, с одной стороны, на достижения в этой области С.И. Руденко, М.П. Грязнова, С.В. Киселева. С другой стороны, ученый попытался учесть основные теоретические наработки, сделанные к тому времени В.А. Алекшиным (1975а–б, 1976; и др.), А.Д. Грачом (1968, с. 228; 1980, с. 46–47), А.М. Хазановым (1975, с. 101), В.М. Массоном (1976, с. 149–176). В этой связи представляются не случайным, что многие исходные принципы и критерии, взятые А.С. Суразаковым для дифференциации «пазырыкцев» (размер насыпи, состав инвентаря, сопроводительное захоронение коней и др.), достаточно сильно перекликаются с методическими приемами социальных реконструкций указанных специалистов.
Свою модель социальной реконструкции номадов Горного Алтая исследователь построил на основе взаимосвязи типов погребений с конкретными социальными слоями населения (Суразаков А.С., 1983б, с. 72). Критериями для проведения таких параллелей являлись вполне традиционные признаки: размер и конструктивные особенности погребального сооружения, способ погребения и состав инвентаря. Проанализировав материалы 58 курганов из 19 могильников, археолог выделил четыре группы погребений. Первая, наиболее многочисленная (43 кургана из 13 могильников), представлена захоронениями рядовых кочевников, которых хоронили в небольших погребальных конструкциях (средний диаметр насыпи до 8 м, высота – 0,4 м, размеры могильной ямы – 2,4х1,7 м, глубина 2 м) с незначительным набором инвентаря. Ученый сделал наблюдение о половозрастном разграничении внутри группы. Это выразилось в том, что в женских погребениях отсутствовало оружие, а в детских – лошади. Кроме того, он указал на процесс имущественной дифференциации в среде рядовых номадов, что отразилось в количестве сопроводительного захоронения лошади с умершим человеком или в отсутствии таковых. Курганы второго типа принадлежали главам крупных семейно-родственных групп или родов. Погребения этой группы достаточно выразительно отличались от предыдущей по масштабности погребальных сооружений (средний диаметр насыпи кургана 19,5 м, высота 1м, размеры могильной ямы – 3,8х3,9х5,2 м), количеством лошадей (2–3 особи) и некоторым своеобразием инвентаря. Всего было зафиксировано для этой группы три кургана из трех могильников. Третью группу составили пять погребений из четырех некрополей племенной аристократии, курганы которых имели в среднем следующие размеры: высота каменной насыпи 2,8 м, ее диаметр – 36 м, размеры могильной ямы – 5,1х5,7х5 м. Резкое отличие памятников этой группы от двух предшествующих, заключается в значительном количестве сопроводительных захоронений лошадей (в среднем 11), в многообразии инвентаря, использовании саркофагов-колод и бальзамировании тел покойников. Наконец, четвертая группа погребений принадлежала вождям племен. Для них характерны те же признаки, что и для предшествующей группы памятников, но в несколько большем масштабе. Так, средние размеры насыпей курганов «вождей» – 44 м, высота – 2,9 м, размеры могильной ямы – 6х7,3х5 м. Количество сопроводительных захоронений лошадей отличалось от третьей группы только на один показатель (в среднем, 12 особей). Важными чертами погребений «вождей пазырыкских племен» являются не только высокая степень трудозатрат (на сооружение Первого Пазырыкского кургана ушло около 2500–3000 человеко-дней), но и усложненная погребальная конструкция в виде двух камер, высокий процент импортных изделий среди инвентаря (Суразаков А.С., 1983б).
Кроме выделения четырех социальных слоев в обществе номадов Горного Алтая, исследователь обратил внимание на особенности планиграфии могильников, которые были представлены небольшими курганными цепочками. По мнению ученого, каждый могильник принадлежал «отдельным семьям или небольшим семейно-родственным группам, объединенным в кочевую общину». Ведущую роль в древнем социуме играли рядовые кочевники, которые составляли основу войска. Прерогативами родоплеменной аристократии и вождей племен были военное и административное руководство, а также культовая деятельность (Суразаков А.С., 1983б, с. 85–86).
Почти десять лет спустя, А.С. Суразаков продолжил свои социальные реконструкции пазырыкского социума. Так, на основе анализа планиграфии могильников пазырыкской культуры и изображений на Большой Боярской Писанице, он сделал вывод о том, что цепочка курганов – это могильник семейно-родственной общины. Некрополи, которые состоят из двух или более цепочек, являются кладбищем нескольких общин (родственного клана?). Кроме этого, основываясь на материалах погребального обряда, исследователь отметил, что малые семьи, составляющие общину, «строились на основе твердо устоявшейся патрилокальности брака» (Суразаков А.С., 1992а, с. 52–55).
Надо отметить, что социальная концепция А.С. Суразакова имеет ряд дискуссионных моментов. Серьезные возражения у исследователей вызвало выделение второй группы «глав семей». С.А. Васютин (1998) справедливо обратил внимание, во-первых, на малочисленность этой группы (всего три кургана, т.е. меньше, чем погребений аристократии и вождей). Во-вторых, логичнее было бы предположить наличие погребений «глав семей» в составе каждой курганной цепочки, семейный характер которых признает и сам А.С. Суразаков. В-третьих, недостаточно обоснованным представляется распределение больших курганов на два типа, поскольку в этом случае единый в планиграфическом отношении Пазырыкский могильник оказался в разных группах. Последнее замечание С.А. Васютина можно отнести, вероятно, и к Туэктинскому могильнику. Кроме того, весьма спорным представляется отнесение Второго Башадарского и Берельского курганов к третьей группе только на том основании, что внутримогильная конструкция состояла из одной, а не из двух камер. Зато эти два кургана превосходят большую часть объектов из четвертой группы по другим показателям: диаметр насыпи (за исключением Берельского кургана), ее высота, глубина могильной ямы, количество сопроводительного захоронения лошадей и др. Причем в ряде случаев это превосходство довольно значительное. Так, диаметр Второго Башадарского кургана 58 м (второй по величине курган из всех раскопанных пазырыкских памятников), в то время как средний диаметр курганов четвертой группы – 44 м. Количество сопроводительного захоронения коней в Берельском и Втором Башадарском кургане составляет соответственно 16 и 14 особей, в то время как их среднее число в группе погребений «вождей племен» – 12.
Несмотря на то, что предложенная А.С. Суразаковым модель социальной структуры пазырыкского социума была в определенной степени условной, тем не менее, она являлась несомненно важным шагом в развитии этого направления исследований. Впервые был обобщен имеющийся материал по пазырыкской культуре, что позволило показать значительный уровень дифференциации общества скотоводов скифской эпохи.
Важно также отметить, что ученый одним из первых попытался высказать некоторые соображения относительно социальной организации населения Горного Алтая раннескифского времени. Так, учитывая планиграфию курганных могильников этого периода, был сделан вывод, что они являются некрополями семейно-родственных коллективов (общин). Кроме того, исследователь указал на наличие у носителей майэмирской культуры племенных вождей, погребения которых отличались от остальных большей монументальностью (Суразаков А.С., 1990б, с. 61–68).
Третья крупная проблема, рассмотрением которой также занимался А.С. Суразаков, связана с реконструкцией мировоззренческих представлений номадов Горного Алтая. Первоначально, при изучении этой темы исследователь в методологическом и методическом отношении опирался на разработки этой области А.К. Акишева, А.К. Байбурина, Е.М. Мелетинского и Д.С. Раевского, которых можно отнести к представителям отечественной семиотической школы, развивавшей определенные традиции французского структурализма. А.С. Суразаков в своих работах учитывал вывод указанных исследователей о том, что в древних обществах от эпохи энеолита до раннего средневековья господствовало мифологическое мышление, одним из проявлений которого было структурирование окружающей действительности (Суразаков А.С., 1987а, с. 39). Исходя из этого положения, археолог предпринимал семантический анализ отдельных элементов погребального обряда и образов искусства (Суразаков А.С., 1986а–б, 1992б и др.). Примечательными являются параллели, проводимые А.С. Суразаковым, между религиозно-мифологическими системами «пазырыкцев» и саков Казахстана. Ученый допускает существование у кочевников Горного Алтая, как и у саков, представлений о связи вождя с солярным божеством и даже о персонификации последнего в лице правителя номадов (Суразаков А.С., 1986а, с. 18).
Надо отметить, что интерпретация А.С. Суразаковым семантики отдельных обрядов пазырыкского искусства и реконструкции связанных с ним мировоззренческих представлений скотоводов, вызывает возражения у некоторых исследователей. Это связано, очевидно, с тем, что в ряде своих работ А.C. Суразаков (1992б, 1996, 1998 и др.) пытается воссоздать специфику мировосприятия кочевников, иногда исходя из умозрительных заключений. Поэтому в его подходе не всегда четко прослеживается научная методологическая основа и конкретные методические приемы для мировоззренческих реконструкций. В то же время представляется оправданной общая постановка ученым этой проблемы, один из путей решения которой заключается как раз в раскрытии семантики искусства и элементов погребального обряда. Это позволит осуществить перевод «языка материальной культуры» в сферу религии, мифологии и менталитета древних кочевников Горного Алтая.