Кубарев Владимир Дмитриевич / Научная деятельность
Материал из Археология Алтая.
Первоначально при решении культурно-хронологических проблем развития номадов Горного Алтая В.Д. Кубарев опирался на трехэтапную периодизацию скифской эпохи, предложенную М.П. Грязновым (1939). Вместе с тем, в ряде работ он отметил, что имеющиеся материалы позволяют пересмотреть датировку «шибинского этапа» и сузить ее до II–I вв. до н.э. При этом исследователь подчеркнул, что нет особой необходимости в переименовании «шибинского» этапа в другой, например, в «уландрыкский» (Кызласов Л.Р., 1979, с. 119), поскольку ничего кроме терминологической путаницы это не принесет (Кубарев В.Д., 1987, с. 131). В.Д. Кубарев выступил также против попытки В.А. Могильникова и А.С. Суразакова выделить кара-кобинскую культуру, синхронную пазырыкской культуре. По мнению ученого, более правомерно говорить о существовании в Горном Алтае в VI–II вв. до н.э. одной пазырыкской культуры с разными типами погребений (Кубарев В.Д., 1992б, с. 115–116).
Обобщив накопленный к середине 80-х гг. XX вв. материал В.Д. Кубарев сделал некоторые выводы о социальных отношениях в пазырыкском обществе. Прежде всего, он обратил внимание на особенности половозрастной дифференциации рядовых кочевников Горного Алтая. Ученый отметил, что по своим основным структурным показателям погребения всех половозрастных категорий достаточно однотипны (Кубарев В.Д., 1987, с. 10–30). В тоже время, исследователь выявил ряд интересных особенностей в захоронениях детей, женщин и мужчин. Так, погребальные сооружения детей, несмотря на их неустойчивый характер (колоды, срубы, каменные ящики), полностью копируют усыпальницы взрослых, но в уменьшенном размере. В зависимости от возраста ребенка ему в погребение клали определенное количество инвентаря: чем он старше, тем больше предметов сопровождало его в загробный мир. При этом с умершими детьми, в большинстве случаев, помещали в могилу уменьшенные копии реальных вещей. Характеризуя погребения женщин и мужчин, он указывал на значительную степень их схожести практически по всем показателями. Особенностями женских захоронений ученый считал наличие не более одного сопроводительного захоронения лошади, использование косметических средств (черная минеральная краска для волос), специальных предметов женского туалета (серьги и шпильки из редкого металла, накосники, бусы, эгреты), а также некоторых орудий труда (долото, шило, корнекопалки и др.) (Кубарев В.Д., 1987, с. 24–29; 1991, с. 37–41).
Изучение особенностей погребальных конструкций позволило В.Д. Кубареву выявить еще один признак, характеризующий социальный статус погребенного: наличие погребального ложа (Кубарев В.Д., 1987, с. 21). Погребения с такими ложами достаточно разительно отличались от других курганов «рядовых» кочевников размерами курганной насыпи, количеством инвентаря. Так, курган №1 из могильника Ташанта-I выделяется среди других курганов своими размерами (высота – 1 м, диаметр – 25 м) и сопроводительным захоронением трёх коней (Кубарев В.Д., 1987, с. 21). На могильнике Юстыд-XII в кургане №21 (погребены женщина и ребенок) и в кургане №22 (погребение подростка) обнаружены погребальные ложа. В этих двух объектах выявлены также захоронения коней, разнообразный инвентарь. Эти обстоятельства весьма примечательны, если учесть, что «…остальные погребения женщин и детей даже на довольно типичном могильнике Юстыд-XII, как правило, не имели сопроводительных захоронений коней» (Кубарев В.Д., 1991, с. 30).
Особое внимание В.Д. Кубарев уделил анализу планиграфии могильников древних кочевников. Определенные результаты планиграфического анализа уже были сделаны в предшествующие годы С.И. Руденко и М.П. Грязновым. Однако такое исследование осуществлялось археологами первоначально только в отношении некрополей представителей «верхнего слоя» пазырыкского общества. В.Д. Кубарев практически впервые провел существенный анализ планиграфии курганов рядовых кочевников. Исследователь отметил определенную группировку женских и детских погребений в различных частях могильников. Это, по его мнению, свидетельствует, если и не о существовании отдельных кладбищ для женщин и детей, то, по крайней мере, указывает на обычай группировать могилы отмеченных категорий людей в какой-то одной зоне кладбища. Так, например, детские погребения на могильниках Уландрык-I, V и Ташанта-I–II располагались в начале или в конце некрополя (Кубарев В.Д., 1987, с. 24). Кроме этого, В.Д. Кубареву удалось зафиксировать особое положение парных погребений (мужчины и женщины), которые либо открывали цепочку курганов с юга (например, могильники Юстыд-I, к. 1 и 2; Юстыд-XII, к. 2; Джолин-I, к. 1 и др.), либо находились в центре могильника (Юстыд-I, к. 4; Юстыд-XII, к. 8, 16, 17; Джолин-I, к. 6 и др.) (Кубарев В.Д., 1991, с. 38). Эти курганы также отличаются по ряду других показателей от основной массы погребений кочевников (большие размеры срубов, разнообразный инвентарь, большое число сопроводительных захоронений коней). Указанные признаки парных захоронений мужчин и женщин позволили исследователю сделать вывод о том, что в этих курганах были похоронены «муж и жена – пара родоначальников, основателей большой семьи, которые и на кладбищах… занимали достойное и главенствующее место» (Кубарев В.Д., 1987, с. 27). Остальные курганы, расположенные рядом с парными погребениями в пределах одного могильника, являлись усыпальницами близких родственников (Кубарев В.Д., 1991, с. 38).
При исследовании трех курганов (к. 9 Уландрык-I, к. 6 Уландрык-II, к. 17 Юстыд-XII) В.Д. Кубарев обнаружил в заполнении могильных ям костяки мужчин. Нехарактерная для пазырыкской культуры западная ориентировка этих умерших, отсутствие сопроводительного инвентаря дает основание, по мнению археолога, утверждать о наличии в пазырыкском обществе особой категории зависимых людей, условно названных рабами (Кубарев В.Д., 1987, с. 29; 1991, с. 39). Опираясь на особенности погребального обряда, он попытался связать погребения зависимых мужчин с представителями саглынско-уюкской культуры Тувы и чандманьской культуры Монголии. При этом ученый вслед за А.Д. Грачом (1980, с. 48), указал на наличие таких же погребений зависимых людей, но уже представителей пазырыкской культуры, среди синхронных памятников прилегающих к Горному Алтаю районов Тувы (Кубарев В.Д., 1991, с. 39). С подходом В.Д. Кубарева к интерпретации погребений зависимых людей не совсем согласен С.А. Васютин, который не исключает возможности «ритуального убийства иноэтничных пленников при погребении некоторых пазырыкцев (например, отличившихся в войнах)». В тоже время, исследователь, как и С.Г. Кляшторный (1986, с. 312–339), считал более вероятным использование в качестве домашних рабов в кочевом обществе пленных девушек и женщин. Кроме этого, С.А. Васютин пришел к выводу, что патриархальная семья не имела достаточно возможностей для охраны «рабов», вследствие чего были вынуждены убивать пленных, в частности, мужчин-«саглынцев» (Васютин С.А., 1998).
Заканчивая рассмотрение социальных разработок В.Д. Кубарева, касающихся пазырыкского общества, можно сделать следующие выводы. Во-первых, исследователь, как и С.И. Руденко, М.П. Грязнов, С.С. Сорокин и другие археологи, пришел к заключению, что параметры погребальных конструкций и состав сопроводительного инвентаря зависит от половозрастной структуры социума (Кубарев В.Д., 1991, с. 36–37).Такая зависимость была им продемонстрирована на значительном количестве материалов из курганов «рядовых» кочевников. При этом он не оставил без внимания социальную и имущественную дифференциацию у скотоводов Горного Алтая. Во-вторых, археолог провел анализ планиграфии могильников, что позволило установить расположение курганов определённых групп людей в отдельных частях некрополей. В целом, несмотря на отсутствие специально разработанной социальной концепции, что, вероятно, и не входило в задачи ученого, выводы и наблюдения В.Д. Кубарева о социальном устройстве пазырыкского социума представляются весьма существенными и могут быть использованы при дальнейшем изучении этой темы.
Отдельное внимание В.Д. Кубарев посвятил реконструкции верований и мифологии пазырыкцев, что нашло отражение в серии его статей и в соответствующих разделах двух монографий (Кубарев В.Д., 1987, 1991). В одной из своих обобщающих работ, исследователь вслед за С.И. Руденко, М.П. Грязновым, А.Д. Грачом попытался с позиций исторического материализма и неопозитивизма объяснить верования кочевников, связанные с отдельными особенностями погребального обряда: погребальные сооружения, ориентация и положение умершего, установка стел и балбалов, жертвоприношение коня и т.д. Для интерпретации этих элементов погребального обряда он проводит этнографические параллели с различными народами Сибири и Центральной Азии (Кубарев В.Д., 1987, с. 123–131). В последующих работах В.Д. Кубарев к ранее сделанным своим выводам и разработкам в этой области других ученых добавил анализ конкретных образов звериного искусства, привлекая для этого также этнографические, нарративные источники, данные сравнительной мифологии и некоторые другие материалы. По его мнению, реконструкции мировоззрения и идеологии древних скотоводов Алтая может способствовать привлечение индоиранских мифов и героического эпоса тюркских народов (Кубарев В.Д., 1991, с. 168). Ученый отметил, что для скифо-сакского, в том числе и пазырыкского искусства, характерны устойчивые мифологические образы, формирование которых обусловлено как архаическими явлениями (пережитки тотемизма, магия, культ животных), так и культурными контактами с соседями (заимствование переднеазиатских образов, скифское и хуннское влияние) (Кубарев В.Д., 1991, с. 136–137). Позднее В.Д. Кубарев провел сопоставление произведений, выполненных в зверином стиле из пазырыкских курганов с петроглифами Горного Алтая скифского времени. В результате им было выделено пять групп основных художественных сюжетов, наиболее распространенных в искусстве кочевников (изображения копытных, птиц, хищников, рыб, фантастических существ). Такое сопоставление, по мнению ученого, позволяет наиболее полно проследить динамику развития алтайского стиля. Он также отметил, что в наскальных изображениях пазырыкцев нашли отражение религиозно-мифологические представления, в частности, близнечный и солярный культы (Кубарев В.Д., 1999, с. 84–85, 92). Кубарев В.Д. обратил внимание и на перспективность структурно-семиотического подхода в расшифровке древних религиозно-мифологических кодов, указав на положительный опыт исследований, предпринятых Д.С. Раевским (1977, 1978, 1985) и А.К. Акишевым (1984).В тоже время сам В.Д. Кубарев ограничился только интерпретацией семантической нагрузки отдельных образов пазырыкского искусства, тем самым не раскрыв основных принципов структуралистского подхода (Кубарев В.Д., 1991, с. 136–138 и др.).