Грязнов Михаил Петрович / Научная деятельность

Материал из Археология Алтая.

Методологические и методические принципы научной деятельности М.П. Грязнова сформировались, с одной стороны, на основе наследия русской археологической, палеоантропологической, этнографической мысли XIX – начала XX вв., а с другой – под влиянием марксистского материалистического понимания истории (Матющенко В.И., Швыдкая Н.П., 1990, с. 77–89).

Надо отметить, что в 1920–1930-е гг. широкое распространение в отечественной науке получил стадиальный подход к изучению древних обществ, одним из разработчиков которого был академик Н.Я. Марр (Цыб С.В., 1988; Бабушкин А.П., Колмаков В.Б., Писаревский Н.П., 1994). Первоначально теория стадиальности была выработана исследователем в рамках языкознания. Отводя языку роль надстройки общества, считалось, что смена «видов» производства, вызывая перемены в общественном строе, отображается в коллективном мышлении и соответственно в языковой структуре. Это, в свою очередь, позволяло заключить, что каждой социально-экономической формации соответствует специфичный языковой строй. Немного позднее, Н.Я. Марр попытался соотнести «лингвистические стадии» с данными по истории материальной культуры. Однако эта попытка оказалась неудачной, поскольку по оценкам некоторых ученых, она «определялась непониманием диалектической взаимосвязи между базисом и надстройкой, а также переоценкой идеологической роли языка в развитии общества» (Бабушкин А.П., Колмаков В.Б., Писаревский Н.П., 1994, с. 34–35). Постепенно Н.Я. Марр и его единомышленники, в частности И.И. Мещанинов (1932), В.В. Гольмстен (1933) и некоторые другие, распространили положения теории стадиальности на изучение истории. Они исходили из представления, что процесс развития культуры обладает единством для всех районов Старого Света на начальных этапах становления человечества. Существующие различия в формах развития культуры выводились исследователями из неодинаковых условий и несходного характера их проявления, обусловливающих известную вариабельность в общем ходе развития. Изучение процесса видоизменения форм в их переходах из стадии в стадию предлагалось осуществлять в рамках особого палеонтологического или генетического подхода. Основное содержание такого подхода заключалось в объяснении сущности этого процесса с учетом всех его движущих сил (Бабушкин А.П., Колмаков В.Б., Писаревский Н.П., 1994, с. 36). Возможности рассмотрения истории древних обществ в рамках палеонтологического (генетического) подхода были в определенной степени продемонстрированы И.И. Мещаниновым (1932) и В.В. Гольмстен (1933) при характеристике кочевых обществ Евразии скифской эпохи, в том числе и «пазырыкцев» Горного Алтая. Влияние теории стадиальности Н.Я. Марра и его соратников достаточно четко прослеживается в концепции «ранних кочевников» М.П. Грязнова (1939), в рамках которой археолог выделял три этапа (стадии). Кроме того, М.П. Грязнов полностью воспринял реконструкцию религиозно-мифологической и хозяйственной роли лошади у номадов Горного Алтая, предложенную Н.Я. Марром и И.И. Мещаниновым (1932, с. 10–11) (Грязнов М.П., 1950, с. 84–85).

Не меньшее значение для научной деятельности М.П. Грязнова имели эволюционно-этнологические разработки его учителя С.А. Теплоухова (Китова Л.Ю., 1994; Бобров В.В., 1994). В своих культурно-исторических интерпретациях М.П. Грязнов исходил из вывода С.А. Теплоухова о том, что одна археологическая культура сменяется другой – более развитой. При этом исследователь не абсолютизировал эволюционное развитие, а придавал серьезное внимание роли этнокультурных контактов и миграций в этом процессе (Китова Л.Ю., 1994, с. 66).

Указанная теоретическая база легла в основу изучения одной из центральных тем в творчестве М.П. Грязнова, посвященной культуре кочевников Горного Алтая скифской эпохи. Наиболее заметный вклад в это был сделан в конце 1920-х – 1950-е гг., то есть в период наибольшего интереса к Алтаю. В 1928–1929 гг. М.П. Грязнов опубликовал несколько статей, где рассматривалось своеобразие курганов Алтая, в которых обнаружена мерзлота, сохранившая органические материалы. В 1930 г. он указал на возможность установления относительного возраста древних курганов по сохранившейся в них древесине, исходя из общеизвестного факта, что размер и вид годичных колец деревьев находится в зависимости от климатических особенностей того или иного года (Грязнов М.П., 1930а). Вероятно, такой подход в изучении археологического материала был выработан под влиянием С.А. Теплоухова, который придавал большое значение влиянию экологической ситуации на культурно-исторические процессы (Шевченко О.В., 1992, с. 79; Бобров В.В., 1994, с. 74; Кирюшин Ю.Ф., Тишкин А.А., 1997, с. 12). Влияние научного наследия С.А. Теплоухова прослеживается и в других публикациях М.П. Грязнова. Так, в своей работе «Древние культуры Алтая» (Грязнов М.П., 1930б) он, опираясь на ранее известные материалы, используя периодизации, предложенные В.В. Радловым (Марсадолов Л.С., 1996а, с. 20) и С.А. Теплоуховым (1929) для Южной Сибири, привлек результаты новых археологических данных и разработал схематическое построение смены культур Алтая, подразделив памятники этого региона на семь основных этапов. В этой статье ученый предоставил первую сводку обнаруженных конкретных вещей, послуживших базой для формирования представлений о развитии древнего общества на рубеже эпох (бронзы и железа). В предложенном М.П. Грязновым делении схематично определена последовательность сменяющихся культур без конкретных хронологических привязок. Для более совершенной периодизации не хватило единичных и случайных находок. Нужен был массовый материал, отражающий различные стороны жизнедеятельности людей. Тем не менее, первый опыт периодизации археологических памятников Алтая, предложенный исследователем в 1930 г., считается одним из важных результатов его работы (Аванесова Н.И., Кызласов Л.Р., 1985) и не потерял своего значения до настоящего времени (Кирюшин Ю.Ф., Тишкин А.А., 1997, с. 12–13).

В апреле 1930 г. в секторе архаической формации ГАИМКа сформировалась небольшая исследовательская группа, называвшаяся ИКС по первым буквам слов, означающих проблему изучения: история кочевого скотоводства (Артамонов М.И., 1977, с. 4; Жук А.В., 1997, с. 53–54). В этот научный коллектив вошли В.В. Гольмстен (руководитель группы), М.И. Артамонов, Г.П. Сосновский и М.П. Грязнов. Несмотря на то, что эта группа просуществовала только до осени 1931 г. (Жук А.В., 1997, с. 57), тем не менее, ей были получены важные выводы и заложены дальнейшие направления для развития кочевниковедения в целом. Наиболее существенными результатами работы ученых было признание исторического факта, что до господства в степях Евразии кочевого скотоводческого хозяйства в них процветало комплексное земледельческо-скотоводческое оседлое хозяйство. Кроме того, было установлено, что кочевое хозяйство возникает только в конце эпохи бронзы и окончательно утверждается в период распространения железа в скифо-сарматских культурах (Артамонов М.И., 1977, с. 4).

Концепция, созданная при участии М.П. Грязнова, нашла отражение в последующих работах исследователя. В 1939 г. им написан параграф «Ранние кочевники Западной Сибири и Казахстана» для коллективного труда «История СССР с древнейших времен до образования древнерусского государства» (Грязнов М.П., 1939). В этой работе, опираясь на археологические данные по Алтаю и сопредельным территориям, Михаил Петрович ввел в научный терминологический аппарат понятие формационного характера «эпоха ранних кочевников», которая охватывала восемь столетий (VII в. до н.э. – I в. н.э.) и подразделялась на три этапа: 1) майэмирский (VII–V вв. до н.э.; 2) пазырыкский (V–III вв. до н.э.); 3) шибинский (II в. до н.э. – I в. н.э.). Археологические материалы, характеризующие каждый из этапов, по мнению исследователя, позволили «проследить последовательные изменения в хозяйственной и социальной жизни племен» всей эпохи ранних кочевников (Грязнов М.П., 1939, с. 400). По сути дела, М.П. Грязнов не делал принципиальной терминологической разницы между понятиями «эпоха ранних кочевников» и «культура ранних кочевников». Из этого следует, что в Горном Алтае на всем протяжении скифской эпохи существовала в представлении ученого одна культура, которая прошла в своем развитии три вышеуказанных этапа. В этой связи исследователь отмечал, что «памятниками майэмирского этапа представлена та самая культура (культура ранних кочевников Алтая. – Авт.), которая знакома по памятникам пазырыкского и шибинского этапов» (Грязнов М.П., 1947, с. 9–11).

В работе 1939 г. М.П. Грязнов дал в общих чертах характеристику каждого из выделенных этапов. Так, основными особенностями майэмирского этапа являлись захоронения лошади в отдельной специальной яме, рядом с основной могилой погребенного человека. К памятникам этого этапа относились курганы в Майэмирской степи, объекты, раскопанные под Солонечным Белком на Куюме. Второй, пазырыкский этап, характеризовался такими инновациями в культуре как освоение техники ковки железных орудий и оружия, сопроводительное захоронение лошади в одной могиле с покойником, изготовление оружия из бронзы уменьшенных размеров специально для погребения. К пазырыкскому этапу ученый отнес курганы в Пазырыке, Туэкте и другие. Наконец, наибольшее число памятников относилось к третьему, шибинскому этапу: Берель, Туэкта, Курай, Катанда, Шибе. М.П. Грязнов отмечал, что «погребальный ритуал в курганах и состав положенных в могилу предметов» остался такой же, как и на пазырыкском этапе. Однако полностью исчезли бронзовые орудия и оружие, на смену которым пришли предметы из железа. Исключение составили бронзовые наконечники стрел позднескифского типа. Было подчеркнуто, что предметы вооружения из железа сохранили форму бронзовых, а украшения из рога стали многочисленными и разнообразными (Грязнов М.П., 1939, с. 407–408). По мнению Л.С. Марсадолова, эта работа М.П. Грязнова продемонстрировала окончательный методологический переход ученого на позиции исторического материализма. Теперь изменения в развитии экономики стали рассматриваться в тесной связи с изменениями социального строя, идеологических представлений, искусства и т.д. (Марсадолов Л.С., 1996а, с. 26).

Развивая свои идеи, М.П. Грязнов 5 июля 1945 г. сделал на заседании сектора бронзы и раннего железа ИИМК доклад «Памятники майэмирского этапа эпохи ранних кочевников на Алтае», позднее опубликованный в развернутом виде (Грязнов М.П., 1947). Памятники майэмирского этапа (VII–V вв. до н.э.) он предложил выделять на основе трех основных признаков: 1) конструкция узды (со стремечковидными удилами и трехдырчатыми псалиями); 2) форма бронзовых зеркал с вертикальной стенкой-бортиком по краю и петелькой в виде плоского полукольца посредине; 3) полное отсутствие железных орудий (все бронзовые орудия имеют формы, близкие к карасукским). Памятникам этого этапа ученый на этот раз отнес курганы и клад в Майэмирской степи, захоронения под Солонечным Белком, погребения в Усть-Куюме, комплекс бронзовых предметов от снаряжения верхового коня, обнаруженный близ Змеиногорска, еще два таких набора из Семипалатинского музея, а также случайные находки. Среди признаков, характеризующих данный период, исследователь указал следующие: наличие лошади в отдельной могиле, архаичность «звериного стиля», отсутствие глиняной посуды, экономическая и социальная дифференциация общества, скотоводческая форма хозяйства (Грязнов М.П., 1947, с. 9–14). Почти десять лет спустя М.П. Грязнов, опираясь на результаты своих раскопок на Ближних Елбанах, сузил дату майэмирского этапа до VII–VI вв. до н.э. Кроме того, он указал на различие и сходство между майэмирскими памятниками Горного Алтая и большереченскими Верхней Оби, которые ранее относились им к одной «культуре ранних кочевников» Алтая (Грязнов М.П., 1956, с. 44–98).

После раскопок кургана Аржан в Туве перед археологами обозначилось довольно много проблем, часть которых естественно легла на плечи М.П. Грязнова (Кирюшин Ю.Ф., Тишкин А.А., 1997, с. 19–20). В 1978 г. ученый излагает свою концепцию сложения культур скифо-сибирского типа, развивая идеи, тезисно сформулированные в ряде предыдущих работ (Грязнов М.П., 1975а–в). При этом он отметил, что «…начальный этап скифской культуры (VIII–VII вв. до н.э.) …известен не только в Причерноморье и Туве», но и на Алтае. К числу памятников этого этапа, предшествующего еще и майэмирскому, отнесены «немногочисленные погребения… в могильниках Курту и Усть-Куюм». Завершая рассмотрение поставленного вопроса, М.П. Грязнов (1978, с. 17–18) делает важнейший для всей скифологии вывод о том, что «на обширных просторах Евразии с VIII в. до н.э. синхронно возникают и развиваются сходные в общих чертах культуры скифо-сибирского типа», которые имели черты самобытности и оригинальности за счет особых условий существования. В данном подходе реализована идея полицентризма при объяснении процесса формирования скифо-сибирской общности на огромных пространствах Евразии. В дальнейшем, М.П. Грязнов выделил три фазы развития культур VIII–III вв. до н.э.: 1) аржано-черногоровская (VIII–VII вв. до н.э.); 2) майэмирско-келермесская (VII–VI вв. до н.э.); 3) пазырыкско-чертомлыкская (V–III вв. до н.э.). Каждая фаза в археологическом отношении характеризовалась особенностями скифской триады: вооружения, звериного стиля, конского снаряжения (Грязнов М.П., 1979, с. 4–7). В 1983 г., в одной из своих последних опубликованных работ, М.П. Грязнов вновь обратился к проблеме выделения начального этапа скифо-сибирских культур, датированного уже IX–VII вв. до н.э. Характеризуя памятники аржано-черногоровской фазы на Алтае, как одной из определенных им культурно-исторических областей, М.П. Грязнов указал, что этот регион, несомненно, прошел такую ступень развития и имел свое своеобразие в культуре. Однако археологические материалы, по его мнению, были еще в недостаточном количестве для обоснования такого этапа применительно к Алтаю (Грязнов М.П., 1983, с. 9). Завершая краткий обзор культурно-хронологической концепции М.П. Грязнова, можно отметить, что выделенные им фазы по своему содержанию соответствовали стадиальному подходу, разработанного учеными еще в 1-й половине XX в. Поэтому попытки археолога наполнить новым археологическим материалом «старые» теоретические принципы исследования приводили к определенным методологическим и культурно-историческим противоречиям. Высказанные идеи не были подхвачены и практически не нашли отражения в работах последователей. Однако, несмотря на это, вклад М.П. Грязнова в науку, несомненно, значительный, а особенности подхода к интерпретации источников вполне соответствуют традициям советской эпохи и уровню накопления материалов по обозначенным проблемам. Не исключено, что состоится возврат к концепции исследователя и будет осуществлено наполнение ее новым содержанием.

Надо отметить, что кроме изучения культурно-хронологических аспектов скифской эпохи Горного Алтая, М.П. Грязнов уделял определенное внимание и другим вопросам развития культуры кочевников. Еще в 1939 г. М.П. Грязнов отмечал, что для «эпохи ранних кочевников» Алтая характерно «разложение» первобытнообщинного строя, появление социальной дифференциации и рабства в позднескифский период. Учитывая особенности погребального обряда кочевников Горного Алтая скифского времени, он выделил три группы курганов, соответствующих социальному статусу погребенных: 1) бедные; 2) более богатые (средние); 3) огромные курумы (Грязнов М.П., 1939, с. 407–411). Немного позднее ученый отметил, что в указанную эпоху у номадов наблюдалась не только развитая социальная дифференциация, но и сложная политическая структура общества. Это выразилось, в частности, в господстве кочевников-скотоводов над оседлыми скотоводческо-земледельческими группами населения (Грязнов М.П., 1947, с. 14–15).

Ценный материал для палеосоциальных реконструкций М.П. Грязнов получил после раскопок Первого Пазырыкского кургана. Учитывая монументальность сооружения, а также незначительный процент больших курганов по отношению к малым, исследователь определил статус погребенного в этом кургане как «племенного вождя». О развитости социальных отношений в пазырыкском обществе, по мнению ученого, свидетельствовал установленный им факт, что богатство и высшие общественные должности в роду и племени передавались по наследству (Грязнов М.П., 1950, с. 68–69). Внимательно изучив материалы погребения, прежде всего, сопроводительные захоронения коней, М.П. Грязнов сделал предположение, что «это были дары племенному вождю от десяти родовладык». Он также полагал, что практика подношения существовала и в повседневной жизни, что являлось «нормой экономических отношений» между массой основных производителей и должностными лицами в роде и племени (Грязнов М.П., 1950, с. 69–71). Опираясь на эти свои выводы, М.П. Грязнов попытался реконструировать состав «пазырыкского» социума по числу родовладык, подносивших дары вождям. В результате, по его подсчетам, получалось, что племя, вождь которого был погребен в Первом Пазырыкском кургане, состояло из 10 родов, во втором – из 7, в третьем и четвертом – из 14, в Берельском кургане – из 16, в Шибинском – из 14. При этом цифры 7 и 14 ученый считал не случайными, а свидетельствовавшими о фратриальном делении «пазырыкцев», что являлось характерной чертой всех народов, находившихся на стадии военной демократии (Там же).

Не оставил без внимания М.П. Грязнов и исследование мировоззрения и искусства номадов Алтая. Он достаточно подробно проанализировал пазырыкские образы и сюжеты, которые по своему характеру были декоративно-орнаментальными. При этом исследователь указал на то, что искусство номадов рассматриваемого региона «обогащалось… художественными образами… и стилистическими приемами, заимствованными от более далеких инокультурных народов, от народов древнего Китая и Ирана» (Грязнов М.П., Булгаков А.П., 1958, с. 10–11). Однако, если заимствования мотивов, приемов китайского искусства периодов Чжань-го и Хань не получили широкого распространения в искусстве древних племен Алтая, то влияние Ирана и Средней Азии на развитие художественных традиций было гораздо значительнее. Причем влияние искусства государств Передней и Средней Азии отразилось как на характере орнаментальных мотивов, стилистических приемов, так и на мифологическом содержании художественных образов (Грязнов М.П., 1950, с. 72–85; Грязнов М.П., Булгаков А.П., 1958, с. 7–14).

Рассматривая мифологию кочевников, М.П. Грязнов сделал предположение о существовании у них представлений о трехуровневом строении мира (небо, земля, подземный мир), которые в некоторой степени сходны с воззрениями алтайцев. Все три части Вселенной соотносились в древности с конкретными мифическими существами: крылатый тигр и орел – с небом, рыбоподобное чудовище, змей – с подземным миром, а остальные персонажи населяли землю. Каждое из мифических существ обладало степенью могущества и силы (Грязнов М.П., 1950, с. 82). Существование у скотоводов Горного Алтая представлений о трехуровневом строении вселенной было в определенной степени обосновано последующими исследователями (Кубарев В.Д., 1991; Полосьмак Н.В., 1997, 2001а; Дашковский П.К., 1997, 2002; и др.).

Характеризуя мировоззрение номадов, М.П. Грязнов отметил, что представления о зооморфных мифических существах, управляющих миром, имелись и в предшествующую карасукскую эпоху. С майэмирского этапа изображения этих животных стали помещаться не только на оружие, но и на предметы личного убора и конского снаряжения. По мнению ученого, на содержательную сторону искусства существенное влияние оказывали особенности существования и жизнь самого кочевого общества. Поскольку в эпоху военной демократии на первое место в борьбе выдвигается наиболее храбрый и сильный воин, военноначальник, могущественная семья, род, племя, то аналогичная ситуация находила отражение и в мифологии. Эти мифические существа, как указал М.П. Грязнов, «были воплощением силы, могущества и недоступности…», а их «взаимоотношения определялись борьбой, неизменным исходом которой являлась жестокая расправа сильного со своей жертвой» (Грязнов М.П., 1950, с. 82). Не касаясь содержательной стороны этой гипотезы М.П. Грязнова, следует лишь обратить внимание на возможную методологическую обоснованность подобных рассуждений археолога. Речь идет о том, что в 1930 г. была опубликована работа известного отечественного философа А.Ф. Лосева «Диалектика мифа». Правда, книга вскоре была запрещена, а самого философа арестовали и сослали в лагеря, но, тем не менее, она успела попасть на прилавки магазинов и обратить на себя внимание научные круги (Тахо-Годи А.А., 1991). Один из выводов, к которым пришел А.Ф. Лосев, заключался в том, что мифология отражает социальную жизнь (древняя мифология отражает жизнь рода и т.п.) (Лосев А.Ф., 1994). Не исключено, что М.П. Грязнов был знаком с этими разработками А.Ф. Лосева. Во всяком случае, в его работе по интерпретации мифологических сюжетов кочевников Алтая (толкование взаимодействия мифических персонажей по аналогии с жизнью кочевого общества) можно уловить сходство с особенностями подхода к мифологии, разработанного А.Ф. Лосева.

Важно еще раз заметить, что М.П. Грязнов, как и большинство исследователей того времени, находился под влиянием стадиальной теории развития обществ, разработанной Н.Я. Марром. В отношении реконструкции религиозно-мифологической системы «пазырыкцев» это выразилось в том, что М.П. Грязнов, вслед за Н.Я. Марром (1926, 1929), Л.А. Потаповым (1935) попытался на основании материалов из Первого Пазырыкского кургана выявить пережитки тотемизма у скотоводов Горного Алтая. По мнению этих ученых, маски оленей, украшавшие коней из этого кургана, свидетельствовали о том, что в древности ведущая роль в хозяйстве и в религии принадлежала не лошади, а оленю (Грязнов М.П., 1950, с. 84–85).

Завершая рассмотрения творческого наследия М.П. Грязнова в области скифологии, необходимо отметить, что некоторые идеи ученого получили свое дальнейшее развитие в научной деятельности его учеников, многие из которых стали заниматься изучением скифской эпохи Евразии. Среди соратников, учеников и воспитанников М.П. Грязнова можно отметить А.Д. Грача, Я.А. Шера, М.Н. Пшеницыну, К.А. Акишева, А.М. Оразбаева, М.К. Кадырбаева, М.Х. Маннай-Оола, Л.С. Марсадолова, Н.А. Боковенко и многих других.