Бийкенская культура

Материал из Археология Алтая.

Этапы культуры

• Куртский (конец IX - 1-я половина VIII вв. до н.э.)
• Семисартский (2-я половина VIII - 1 половина VII вв. до н.э.)
• Бойтыгемский (2-я половина VII - 2-3 четверть VI вв. до н.э.)

Статья опубликована: «Terra Scythica»: Материалы Международного симпозиума «Terra Scythica». – Новосибирск: Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН, 2011. – С. 272–290

В 1999 г. на конференции «Итоги изучения скифской эпохи Алтая и сопредельных территорий», проходившей в г. Барнауле, Ю.Ф. Кирюшин и А.А. Тишкин [1999, с. 74] в своем совместном докладе выступили с инициативой выделения на Алтае бийкенской археологической культуры. Основой данного предложения, вынесенного на обсуждение, стало осуществленное монографическое обобщение [Кирюшин, Тишкин, 1997], в котором в развернутом виде были представлены практически все известные к тому времени материалы по культуре населения «раннескифского» периода. Следует отметить, что проблема необходимости разграничения памятников горных и предгорных районов Алтая наметилась немного раньше [Марсадолов, 1985, с. 11–12; 1987, с. 102–103; Степанова, 1986, с. 80; Полосьмак, 1994, с. 138; Тишкин, 1994; и др.], но лишь после масштабных раскопок в зоне предполагавшейся Катунской ГЭС появилась возможность конкретизировать сформулированные идеи [Тишкин, 1996а–б; Кирюшин, Тишкин, 1997].

После окончания работы указанной конференции, по предложению Л.С. Марсадолова, был организован открытый «круглый» стол, на котором подробно рассматривалась высказанная точка зрения, а также произошел обмен мнениями по другим вопросам, касавшимся изучения аржано-майэмирского периода и пазырыкского времени на территории Южной Сибири и сопредельных регионов. Ход данного мероприятия фиксировался Н.Ф. Степановой на диктофон. Однако для длительной дискуссии запаса пленки не хватило. Имевшаяся аудиозапись большей части заседания переведена в печатный формат и с этим текстом можно при желании познакомиться на данном сайте.

В заседании «круглого» стола тогда приняли участие заинтересованные специалисты, занимавшиеся исследованием памятников Алтая: В.Б. Бородаев, В.В. Горбунов, О.В. Ларин, Ю.Ф. Кирюшин, Л.С. Марсадолов, Ю.Т. Мамадаков, Н.Ф. Степанова, А.Н. Телегин, А.А. Ткачев, А.А. Тишкин, П.И. Шульга и др. Несмотря на серьезный накал дискуссии и на наличие целого ряда противоречий, предложение о выделении «бийкенской культуры» было поддержано группой исследователей и расценено как объективное отражение процесса изучения накопленных сведений. При этом понятие «майэмирская культура» в ходе тех же обсуждений логически приведено в реальное соответствие и демонстрировалось материалами памятников западных и северо-западных предгорий Алтая, которые серьезным образом отличались от бийкенских. Эти памятники собственно там впервые зафиксированы и исследовались [Кирюшин, Тишкин, 1997, с. 10–11 и др.; Шульга, 2000, 2008]. Данные заключения, обозначенные только в качестве обмена мнениями (а не в виде официальных решений конференции) обеспечили возможности для дальнейшего продуктивного развития археологии Алтая.

Изложенная ситуация, а также основные пути и результаты изучения бийкенской и майэмирских культур неоднократно докладывались на конференциях, а также отражены уже в значительном объеме публикаций, в том числе монографических, вышедших после 1999 г. [Шульга, 2000, 2003, 2008 и др.; Марсадолов, 2000, 2001 и др.; Тишкин, 2003, 2005а–в, 2007а–в и др.; Тишкин, Дашковский, 2003, 2004, 2005; Тишкин, Леонова, 2003, 2005; Тишкин, Горбунов, 2005; Суразаков, Тишкин, 2007; Таиров, 2003, 2007; и др.].

Однако процесс исследований продолжается, и обозначенная тема потребовала не только дальнейшего обсуждения, но и целостного изложения. Основная задача статьи – кратко представить содержание бийкенской культуры и продемонстрировать уже частично апробированный опыт ее периодизации. При этом автору не удалось избежать повторений уже неоднократно опубликованных идей, заключений и графических демонстраций. Тем не менее такая трансляция и дополнительные материалы будут способствовать привлечению внимания исследователей к адекватному пониманию этнокультурных процессов, происходивших на Алтае и сопредельных территориях в аржано-майэмирское время, а также до и после него.

Кратко представленные результаты заседания «круглого» стола стали одним из важных итогов конференции «Итоги изучения скифской эпохи Алтая и сопредельных территорий». В ходе дискуссий был преодолен ряд противоречий и непониманий. Дело в том, что существовавшие к концу XX в. разработки и идеи, принятые порой в качестве догм, тормозили эффективность осмысления значительного объема полученных новых данных. На одном таком предположении необходимо остановиться еще раз, чтобы продемонстрировать его несостоятельность. При изучении культуры Алтая «раннескифского» времени исследователям не раз приходилось сталкиваться с проблемой ее происхождения. В этом плане уже сформулирован целый ряд соображений. Они в развернутом виде опубликованы [Кирюшин, Тишкин, 1997; Тишкин, Дашковский, 2003; Тишкин, 2007б]. Отсутствие до сих пор более определенной позиции связано со многими причинами, что может стать темой нескольких публикаций. На мой взгляд, чтобы существенно продвинуться в адекватном понимании этнокультурной ситуации в начале I тыс. до н.э., нужно проводить раскопки в Монголии, Китае и Казахстане, а также заниматься реализацией междисциплинарного изучения уже полученных материалов. Кроме этого, нужно отсечь те идеи, которые серьезным образом мешают продуктивным исследованиям. Именно для этого шага следует рассмотреть одно предположение, до недавнего времени наиболее «популярное», но менее всего обеспеченное реальными фактами. Это касается участия носителей хорошо известной афанасьевской культуры энеолита–ранней бронзы в формировании общности кочевых племен Алтая скифско-сакского времени.

В свое время М.П. Грязнов [1955, с. 28] высказал такую гипотезу в связи с тем, что в горных районах не были получены какие-либо материалы развитой и поздней бронзы. Эта идея до сих пор поддерживается археологами. Ее можно обнаружить в работах многих исследователей, правда, с немного отличающимися интерпретациями [Абдулганеев, Кирюшин, Кадиков, 1982, с. 54, 74; Плотников, 1992; Абдулганеев, Ларина, 1992; Полосьмак, 1994, с. 138 (см. прим. 80 на стр. 210); Миронов, 2000, с. 15–16; Погожева, Рыкун, Степанова, Тур, 2006, с. 4; Шульга, 2008, с. 12; и др.]. Для того чтобы прояснить сложившуюся ситуацию, необходимо рассмотреть процесс трансляции указанного тезиса, начиная с момента его оформления, чтобы зафиксировать, где, когда и как произошла неадекватная трансляция. В докладе, прочитанном М.П. Грязновым 6 июля 1954 г. на заседании сектора Сибири Института этнографии АН СССР в Ленинграде, были затронуты вопросы истории сложения и развития кочевых обществ Казахстана и Южной Сибири. Этот материал лег в основу статьи, опубликованной в следующем году [Грязнов, 1955]. В ней Михаил Петрович написал следующее: «…в то время как в степях сложилась и развивалась андроновская культура, а затем культуры карасукского типа, в горах Алтая по-прежнему жили афанасьевские племена с их охотничье-скотоводческой культурой, не изменившие существенно своего этнографического облика…» [Грязнов, 1955, с. 28]. Этот фрагмент, принятый позже некоторыми археологами в качестве аксиомы, и стал опорой для тиражирования гипотетически сформулированной идеи, которая не имела в своей основе фактических доказательств. М.П. Грязнов в той же статье и на той же странице довольно четко наметил способ проверки своего домысла, воспользовавшись которым исследователи избежали бы в дальнейшем необоснованных заключений. Стоит процитировать отмеченный момент: «…предположение о длительной застойности развития хозяйства и культуры афанасьевских племен в Горном Алтае, основанное только на отсутствии там памятников андроновского и карасукского типа и на географической особенности страны, остается пока гипотезой и станет установленным фактом только после того, как в одной из афанасьевских могил на Алтае найдется какой-нибудь характерный предмет карасукской культуры» [Грязнов, 1955, с. 28]. Но, к сожалению, данная «инструкция» не была учтена. В указанных выше публикациях демонстрируется в основном констатацию первого тезиса, а также его «развитие» в рамках поиска аналогий в памятниках скифо-сакского времени. Сложившуюся ситуацию можно связать не только с незнанием работы М.П. Грязнова 1955 г. (хотя и это порой является очевидным фактом), но и с попытками поиска объяснений появившегося «белого пятна» в априорно считавшемся непрерывном культурно-историческом процессе на территории Южной Сибири [Тишкин, 2005в; 2007б, с. 98–99].

В 1982 г. вышла большая сводная статья о материалах эпохи бронзы из Горного Алтая [Абдулганеев, Кирюшин, Кадиков, 1982], в которой авторы указали на никем прямо не оспоренное мнение М.П. Грязнова «о консервации раннеметаллической афанасьевской культуры», правда, сославшись совсем на другую публикацию [Грязнов, 1957], где этот тезис вообще не упоминается. Приведенные сведения о случайных находках и ссылки на некоторые работы по археологии, где, так или иначе, опровергалось указанное предположение, все же позволили сделать вывод о том, что «…афанасьевское население могло долго оставаться основным, хотя не единственным населением Горного Алтая не только на протяжении III–II тыс. до н.э., но, возможно, вплоть до VII–VI вв. до н.э., до прихода ранних кочевников» [Абдулгаеев, Кирюшин, Кадиков, 1982, с. 52, 54, 74].

В 1992 г. состоялся возврат к рассматриваемой идее. Дело в том, что в ходе активных археологических раскопок на Алтае, особенно в зоне предполагаемой Катунской ГЭС, были получены значительные материалы, которые существенным образом скорректировали представления о многих исторических этапах. Однако в отношении периодов развитой и поздней бронзы прояснения не наблюдались. Тогда опять стал привлекаться тезис о доживании «афанасьевцев» до времени появления «ранних кочевников». Причем в публикациях, которые приводятся в данной статье в качестве всего лишь отдельных примеров, указана неверная ссылка на работу М.П. Грязнова 1957 г., но в ней об этом вообще ничего подобного не излагалось. Так, Ю.А. Плотников [1992], отметил, что наряду с другими имеющимися свидетельствами сохраняется «…возможность существования пережиточного афанасьева» в скифское время, но не в пазырыкской, а в кара-кобинской культуре. Однако приведенные исследователем показатели «корреляции погребального обряда», наоборот, продемонстрировали отсутствие какой-либо связи, не говоря уже о преемственности. Данное обстоятельство посеяло сомнение, но не смутило Ю.А. Плотникова [1992, с. 18] сделать такой вывод: «…если факт существования пережиточного афанасьева будет когда-либо доказан, на роль потенциального наследника с наибольшими правами может претендовать кара-коба» (?! – Авт.). М.Т. Абдулганеев и О.В. Ларин [1992, с. 33] попытались показать возможность «…участия афанасьевцев в сложении культур раннего железного века, т.е. для Горного Алтая – майэмирцев» на основе главным образом некоторых наблюдений над планиграфией и надмогильными конструкциями. В результате оказалось, что «…идея, заложенная во внешнем оформлении погребений обеих культур, является для них близкой, т.е. наблюдается определенное сходство космогонических представлений». Немного дополнив изложенные в статье показатели частного характера, исследователи посчитали, что «…афанасьевцы непосредственно участвовали в этногенезе майэмирского населения, по крайней мере, одной из выделенных групп, в частности куртуско-катонской…»*. Их не смущал огромнейший временной разрыв между датировками памятников афанасьевской культуры и объектами аржано-майэмирской общности. Кроме того, М.Т. Абдулганеев и О.В. Ларин [1992, с. 36] предложили в качестве гипотезы «усть-куюмскую группу майэмирцев… выводить из памятников каракольской культуры». Негативная оценка этой точка зрения нашла отражение при рассмотрении достаточного количества сведений о культуре населения «раннескифского» времени [Кирюшин, Тишкин, 1997, с. 27].

Отсутствие какой-либо преемственности наблюдалось не только по археологическим данным, но и на основе изучения немногочисленных краниологических материалов, которые оказались морфологически и генетически неоднородны. В результате «участие потомков местных «афанасьевцев»… сколько-нибудь отчетливо…» не выявлено [Тур, 1997, с. 141]. К этому стоит добавить, что ни в одной могиле афанасьевской культуры так и не был найден ни один предмет, которым можно было бы определить периодом поздней бронзы. Следует совсем кратко остановиться на теме о каракольской культуре. В настоящее время на Алтае их выделено две (одна – верхнепалеолитическая [Деревянко, 2011, с. 37–40], а другая – соотносимая с эпохой бронзы [Кубарев, 2009]). На мой взгляд, замечательные памятники, обнаруженные в с. Каракол Онгудайского района нынешней Республики Алтая и изученные в свое время В.Д. Кубаревым [1988, 2009], а потом исследованные и в других местах, в определенной мере синхронизируются с объектами уже хорошо известных культур, которые зафиксированы на сопредельных с Алтаем территориях (окуневская, елунинская, чемурчекская). Все они датируются периодом ранней бронзы и имеют свои особенности. Поэтому считать «каракольцев» непосредственной основой для формирования культур Алтая аржано-майэмирского времени, основываясь только на одном формальном признаке (использование теми и другими разных каменных ящиков в погребальной практике) нет смысла. При изучении памятников в горных районах Алтая до сих пор не обнаружены объекты, соотносимые с андроновской культурой. Своеобразная попытка В.И. Соенова и А.В. Исова [2000] обратить внимание на эту проблему не нашла какого-либо отклика. За годы проведенных работ отмечены различные материалы, которые можно датировать в рамках II тыс. до н.э. Они, скорее всего, свидетельствуют о спорадическом проникновении в горы разных групп населения. Но андроновских объектов там нет, хотя в предгорно-равнинной зоне Алтая и в Верхнем Приобье их зафиксировано в значительном количестве. Данная ситуация может быть объяснена тем, что на середину и 2-ю половину II тыс. до н.э. приходится несколько периодов похолоданий и отмечается общее ухудшение климатических условий [Михайлов, Редькин, 2000, с. 27]. Возможно, поэтому и не обнаружены памятники этого времени на довольно хорошо изученном высокогорном плато Укок [Молодин и др., 2004], а также и в других местах Алтая. М.П. Грязнов [1955, с. 27–28; 1957] в свое время объяснял причину того, что «андроновцы» не проникли в горы, отсутствием возможности реализовать их «оседлое пастушеско-земледельческое хозяйство». Но, скорее всего, существовал комплекс причин фиксируемой ситуации.

Следует указать, что рассмотренная в нашей публикации проблема касается не только одного аспекта в объяснении происхождения культур Алтая «раннескифского» времени. На самом деле она еще затрагивает вопрос об уровне состоятельности подходов, используемых исследователями.

Исходя из всего выше представленного, следует окончательно признать, что афанасьевская культура, имеющая свою специфику происхождения и развития, не может считаться непосредственной предтечей как бийкенской, так и майэмирской. Между ними существовала огромная временная пропасть, и нет реальных подтверждений каких-либо связей.

После М.П. Грязнова и С.В. Киселева с более или менее целостной концепцией этнокультурного развития кочевников Алтая выступил В.А. Могильников [1986]. Он предложил рассматривать в рамках «раннескифского» времени особую майэмирскую культуру, которая прошла в своем развитии два этапа: куртуский VIII–VII вв. до н.э. и майэмирский VII–VI вв. до н.э. При этом В.А. Могильников обозначил территорию распространения памятников этой культуры в рамках двух локальных вариантов: южный (куртуско-катонский) и северный (усть-куюмский). Особо было подчеркнуто, что имевшиеся в то время материалы позволили только предварительно наметить различия между памятниками куртуского и майэмирского периодов. По мнению В.А. Могильникова, для куртуского этапа Южного, Западного и Центрального Алтая характерны погребения людей под кольцевидными выкладками из крупных камней или валунов в неглубоких могилах, скорченно на левом боку, головой на северо-запад, в сопровождении лошади или без нее. Захоронение животного совершалось в отдельной яме, смежной с погребением человека. Памятники этого же этапа в северной и в отдельных районах центральной части Алтая имели практически аналогичные характеристики, но, по замечанию В.А. Могильникова [1986, с. 48–49], они отличались от предыдущих по ряду показателей: умерших хоронили в каменных ящиках, установленных в неглубоких ямах или на уровне древнего горизонта; погребенные, как и в предшествующем случае, укладывались скорченно на левый бок, головой на северо-запад; при этом присутствовало сопроводительное захоронение лошади (или головы и конечностей животного) в отдельной яме или в смежном каменном ящике. Инвентаря в исследованных захоронениях куртуского этапа обнаружено немного. Что касается целостной характеристики собственно майэмирского этапа, то она в указанной работе В.А. Могильникова не приведена. Некоторые показатели отмечены лишь при рассмотрении отдельных памятников (большая глубина могил, наличие подбоя, захоронение лошади в одной могиле с человеком, инвентарь и др.). Разнообразие деталей погребального обряда объяснено неоднородностью населения Западного Алтая в VII–VI вв. до н.э., а также предположением о миграции в горы племен из степных районов, находившихся к юго-западу от них [Могильников, 1986, с. 47–52]. Следует указать, что для формулировки положений обозначенной концепции В.А. Могильников использовал в качестве фактического материала совсем небольшую источниковую базу, основанную на результатах собственных раскопок всего пяти погребений (выделено автором), часть которых была ограблена или оказалась без инвентаря. Кроме этого, привлекались материалы из 15 других разнообразных памятников. Такой подход не отражал объективной ситуации, поэтому, по мнению В.Д. Кубарева [1998, с. 77] и других исследователей, выделение майэмирских погребений в отдельную культуру в тот период было бы вряд ли целесообразно. Однако, развивая свои идеи, В.А. Могильников [1986, с. 53; 1988 и др.] отмечал, что на основе усть-куюмского локального варианта майэмирской общности сформировалась кара-кобинская культура V–III вв. до н.э., а пазырыкская с конца VI в. до н.э. представляла собой результат взаимодействия местного населения куртуского этапа южных, юго-западных и частично центральных районов Алтая и племен, пришедших из степей Казахстана. Исследователь указал, что пазырыкские памятники преобладают в Южном и Юго-Восточном Алтае: в верховьях Берели, Катуни до устья Чуи, в бассейне Чуи, на среднем и верхнем Чулышмане. Количество смешанных могильников, включающих пазырыкские и кара-кобинские объекты, увеличивается к нижнему течению Чуи. Собственно кара-кобинские памятники распространены преимущественно в Центральном Алтае (район средней Катуни и Урсула). Ученый полагал, что к VI–V вв. до н.э. «пазырыкские» племена установили господство над автохтонным «кара-кобинским» населением Алтая, частично смешались с ним и постепенно его ассимилировали. Об этом, по мнению В.А. Могильникова [1988, с. 72–77, 81, 83], свидетельствует расположение кара-кобинских курганов в одной цепочке с пазырыкскими, а также наличие сопроводительного захоронения лошади в погребениях с каменными ящиками. Необходимо указать еще на один важный момент, который был отмечен исследователем при рассмотрении этнокультурной ситуации на Алтае. Это касается проблемы контактов населения скифской эпохи с другими племенами. В этом плане выводы В.А. Могильникова [1986, с. 47–48] выглядели следующим образом: «…можно предполагать, что миграция… в VII–VI вв. до н.э. из степных районов с юго-запада имела место, но ее размеры, характер взаимодействия с местным этническим субстратом и направления остаются неясными. Зато с достаточной определенностью можно утверждать, что последующее развитие культуры и этноса в VI–III вв. до н.э. пазырыкцев Горного Алтая и саков степей Восточного и Юго-Восточного Казахстана шло различными путями, хотя некоторые контакты между ними продолжали сохраняться».

Представленная В.А. Могильниковым схема этнокультурного развития населения Горного Алтая в раннем железном веке вызвала неоднозначные оценки у исследователей. Она выглядела слишком гипотетичной и в некотором плане искусственной, но не лишенной логичности и отражала своеобразный подход к культурно-хронологической проблеме формирования общностей скифской эпохи, определив задачи и направления дальнейших исследований [Тишкин, 1994, с. 125; Кирюшин, Тишкин, 1997, с. 25–26; Тишкин, Дашковский, 2003, 2005]. Стоит еще заметить, что рассматриваемая концепция определенным образом соединяла ранее уже высказанные идеи М.П. Грязнова, С.В. Киселева, Л.С. Марсадолова и других археологов, что, в общем-то, можно считать закономерным [Тишкин, 2007б, с. 89]. Точку зрения В.А. Могильникова в целом сначала поддержали А.С. Суразаков [1988], П.И. Шульга [1998, 1999], В.И. Молодин [2000а–б] и некоторые другие исследователи, дополнив ее содержание новым конкретным материалом. Однако, как справедливо заметил П.И. Шульга [2000, с. 149], указанная выше позиция известного археолога по поводу интерпретации немногочисленных материалов раннескифского времени «…не выдержала испытание временем и была пересмотрена».

В 1986 г. в сборнике тезисов докладов конференции «Скифская эпоха Алтая», посвященной 100-летию со дня рождения С.И. Руденко, Н.Ф. Степанова предложила рассматривать не культуру, а «особый тип погребений в каменных ящиках» (выделено автором), опираясь отчасти на результаты своих исследований и привлекая результаты работ других исследователей. Она назвала его «куюмским», датировала «раннескифским» периодом (VIII–VI вв. до н.э.) и отметила существенные отличия от памятников пазырыкского типа, что свидетельствовало о существовании двух культурных традиций [Степанова, 1986, с. 79–81]. Обозначение куюмского типа памятников являлось новым и продуктивным подходом в первоначальном культурно-хронологическом осмыслении полученных результатов после раскопок памятников скифо-сакского времени. Однако дальнейшего полноценного развития указанные идеи не получили, что привело к возникновению искусственных схем, слабо наполненных конкретными археологическими материалами [Тишкин, 2007б, с. 87].

Изучение культуры населения Алтая аржано-майэмирского времени является важным направлением в исследованиях, связанных со становлением и развитием в Азии номадизма. Именно на этом этапе происходил поиск оптимальных форм в материальной, хозяйственной, общественной и духовной сферах жизни людей, что нашло отражение в последующие периоды. Несмотря на имеющиеся результаты, полученные в ходе археологических обследований и раскопок последних десятилетий, многие проблемы до сих пор остаются за рамками необходимых решений и интерпретаций. Это связано, в первую очередь, с количественной и качественной ограниченностью круга источников, а также со слабым внедрением междисциплинарного подхода, который обеспечивает получение значительного объема объективной информации и расширяет перспективы научной деятельности. Тем не менее, исследователи, основываясь на доступные им материалы и имеющиеся возможности, продемонстрировали свое понимание происходивших историко-культурных процессов. Такие работы аккумулировали накопленные сведения и способствовали продвижению понимания многих вопросов общего и частного характера. Они создают условия для дальнейшей модификации представленных культурно-хронологических схем. Последнее происходит, как правило, при накоплении новых данных, когда их количество позволяет сделать более качественное оформление системы знаний о том или ином древнем обществе. Это обычная процедура в исследовательской практике, но реализация ее занимает разное время. Возврат к ранее представленным идеям и их проверка на новом уровне – необходимый подход при решении актуальных проблем древней истории. И схеме, предлагаемой нами, также предстоит пройти испытание временем. Она может быть уточнена и дополнена или вообще заменена другой обоснованной концепцией при опоре на более совершенные результаты работ.

Сейчас представляется реальным назвать и охарактеризовать этапы развития хорошо фиксируемого явления. Первая попытка наметить такое деление была осуществлена автором в кандидатской диссертации [Тишкин, 1996б, с. 17–18, 26] и затем нашла отражение в монографии, специально посвященной изучению культуры населения Алтая «раннескифского» времени [Кирюшин, Тишкин, 1997]. Тогда за основу условной периодизации предлагалось использовать процесс формирования и совершенствования элементов конского снаряжения, как наиболее массовых и хронологически значимых изделий. Позднее был предпринят новый подход. Основой его реализации стала систематизация всего известного вещевого комплекса из исследованных памятников Алтая, а также сопоставление зафиксированных особенностей погребального обряда [Тишкин, 2005а–б, 2006; Тишкин, Горбунов, 2005]. Это позволило обозначить этапы, опираясь на материалы наиболее изученных и характерных объектов, которые введены в научный оборот. Выделенные хронологические группы соотнесены с известными историческими событиями, которые произошли в Азии и отражены в письменных источниках [Савинов, 2002; Тишкин, Горбунов, 2005, с. 159]. Следует отметить, что проделанная работа, несмотря на имеющиеся уточнения, в общем, подтвердила ранее намеченные тенденции, а также обобщила опыт подобных построений и разных размышлений [Тишкин, 2007в]. Тем не менее, исследования в выбранном направлении продолжаются, но уже на несколько ином уровне. Разработанная классификационная система совершенствуется и при наличии массовых материалов будет дана типология не только отдельных категорий, но и комплексов. Кроме этого, в настоящее время намечена и реализуется программа изучения имеющихся предметов с помощью естественно-научных методов (рентгенофлюоресцентный анализ, радиоуглеродное датирование и т.д.).

Представленная ниже схема поэтапного развития бийкенской культуры, в которой отмечен процесс привнесения новаций, является определенной стадией обобщения данных, полученных при исследованиях более 200 курганов. Анализ приводимого ниже в рисунках хорошо известного предметного комплекса и зафиксированных погребальных сооружений уже неоднократно осуществлялся автором в ряде публикаций [Тишкин, 1996а–б, 1999, 2005а–в; Кирюшин, Тишкин, 1997; Тишкин, Горбунов, 2005; Суразаков, Тишкин, 2007; и др.]. Поэтому его подробная характеристика здесь не отражена.

Необходимо отметить, что аржано-майэмирское время рассматривается мною в таких хронологических рамках: конец IX – 2–3-я четверть VI вв. до н.э. Указанное название периода дано по наиболее известным археологическим объектам, зафиксированным на востоке и на западе рассматриваемой культурно-исторической области (Алтае-Саянская горная страна). Начало его определено на основании современного радиоуглеродного и археологического датирования кургана Аржан-1 в Туве [Евразия…, 2005].

Самым ранним памятником Алтая, где было зафиксировано захоронение человека с лошадью, являлся курганный могильник Курту-II, раскопанный С.С. Сорокиным [1966] и датированный по найденным псалиям не позже VIII вв. до н.э. Наиболее близко к нему в территориальном и хронологическом отношении располагался интереснейший погребальный комплекс с «оленными» камнями Ак-Алаха-II [Полосьмак, 1993], где зафиксированы показательные элементы конского снаряжения и другие находки. Указанные объекты локализуются на юге Алтая (в верховьях Бухтармы и на плато Укок). Подобные, но безынвентарные погребения исследованы в Чуйской котловине и на других территориях к северо-западу от нее. Ранний этап бийкенской культуры, за которым оставлено уже обозначенное ранее название «куртуский» (рис. 1)*; рассматривается мною предварительно, так как пока исследована небольшая серия курганов, и найдено немного предметов. Хронологически период определен концом IX – 1-й половиной VIII вв. до н.э. Обнаруженный инвентарь находит аналогии в хорошо датированном «царском» кургане Аржан-1 (около 800 г. до н.э.) и в других синхронных ему памятниках [Грязнов, 1980; Марсадолов, 2000, с. 21; Евразия…, 2005, с. 68].

Рис. 1. Материалы куртуского этапа бийкенской культуры (конец IX – 1-я половина VIII вв. до н.э.): снаряжение верхового коня (1–3, 5–13), предмет быта (4), «оленные» камни с изображениями (14–16), погребальные сооружения (17–18). Памятники: Курту-II – 1, 2, 17, 18; Ак-Алаха-II – 3–16. Материал: 1–3 – рог, 4, 10–12 – бронза; 5–9 – золото; 13 – клык; 14–16 – камень; 17–18 – камни, кости

Выделенный этап синхронизируется с целым рядом исторических событий: 826–781 гг. – правление Сюань-вана (Западное Чжоу), в ходе которого были организованы походы на северные племена с целью покорения их; около 800 г. до н.э. в степях Центральной Азии разразилась жесточайшая засуха, спровоцировавшая подвижку скотоводческого населения; 781–770 гг. до н.э. – время правления Ю-вана, закончившееся разгромом его кочевыми племенами, переносом столицы Чжоу на восток и образованием государства Восточное Чжоу [Тишкин, Горбунов, 2005, с. 159].

Следует добавить еще один интересный момент, демонстрирующий влияние процессов, которые происходили в Китае, на племена Центральной Азии. Дело в том, что именно на рубеже IX–VIII вв. до н.э. крупнейшие китайские уделы становятся политически самостоятельными царствами [Васильев, 2000, с. 4–5], и это не могло не отразиться на действиях правителей ближайших кочевых народов. О том, что такие контакты имели место, демонстрируют письменные источники. Кроме этих свидетельств, необходимо учитывать и результаты раскопок, осуществляемых китайскими археологами. В плане нашего исследования важными являются результаты изучения памятника Люшуй в Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая [Ван Вэй, 2011].

Большинство исследованных археологических комплексов бийкенской культуры отнесено мною к Семисартскому этапу и датируется 2-й половиной VIII – 1-й половиной VII вв. до н.э. (рис. 2–7). При всех имеющихся общих чертах можно отметить многообразие типов погребальных сооружений, что свидетельствует о локальных особенностях культуры населения, проживавшего на Алтае [Кирюшин, Тишкин, 1997]. Этап назван по памятнику Семисарт-I, который исследовался Л.С. Марсадоловым [2001] в Центральном Алтае и полностью опубликован. Начало указанного периода, возможно, связано с падением в Китае династии Западное Чжоу в 770 г. до н.э. [Савинов, 2002], что стало причиной массовых миграций. Примерно к 750 г. до н.э. завершился распад государственно-административной системы указанной державы. После этого исследователями отмечается период стабилизации в Китае, что, вероятно, способствовало и благоприятному развитию северных кочевых племен. Еще одним положительным фактором стала смена экологических эпох в Азии, отмеченная после 750 г. до н.э.

Рис. 2. Материалы семисартского этапа бийкенской культуры (2-я половина VIII – 1-я половина VII вв. до н.э.): снаряжение верхового коня (1–47), погребальные сооружения (48–50), «оленный камень» (51). Памятники: Семисарт-I – 1, 48, 49; Элекмонар-II – 2, 30, 40, 42–45; Бийке – 3, 10, 13, 14, 22, 23, 50, 51; Карбан-I – 4, 8, 11, 24–29, 31, 34, 38, 39, 41, 46, 47; Кор-Кобы-I – 5; Кызык-Телань-I – 6; Покровский лог-IV – 7, 15, 16; Усть-Куюм – 9 (а, б); Черный Ануй-I –12, 35; Айрыдаш-IV – 17–21, 33, 36, 37; Кок-cу – 32. Материал: 1–10, 13–16, 22–24, 26–29, 36, 37– кость, рог; 11, 12, 17–21, 30–35, 38–47 – бронза; 25 – золото; 48–51 – камень

Рис. 3. Материалы семисартского этапа бийкенской культуры (2-я половина VIII – 1-я половина VII вв. до н.э.): орудия труда и предметы быта (1–11), украшения костюма и принадлежности костюма (12, 23–42, 49), вооружение и приспособления для охоты (13–21), снаряжение коня (22, 43–48). Памятники: Апшуехта – 1, 44; Усть-Куюм – 2, 41; Бийке – 3, 39, 40, 42; Семисарт-I – 4, 11; Элекмонар-II – 5–7, 9, 12–16, 49; Денисова пещера – 8, 10, 17; Карбан-I – 22–38; Кок-су – 43, 45–48; Карасу-II – 18; Яломанские ворота – 19; Кор-Кобы-I – 20; Кызык-Телань-I – 21. Материал: 1–10, 12, 13, 16–21, 34, 42–49 – бронза, медь; 11, 23–30, 39–41 – камень; 14, 15, 22 – кость; 31–33, 35, 36 – стеклянная паста; 37, 38 – золото

Рис. 4. Бронзовые изделия из кургана памятника Элекмонар-II (раскопки Н.Ф. Степановой [1996]; материалы хранятся в Музее археологии и этнографии Алтая АлтГУ, г. Барнаул): 1 – удила; 2–10 – распределители ремней; 12–13 – пряжки; 14 – наносник; 15–16 – наконечники стрел; 17–25 – пронизи; 26 – фрагмент планки

Рис. 5. Бронзовые удила и псалии из памятника Черный Ануй-I [Молодин, Петрин, 1985]: 1 – удила; 2–3 – псалии (по:[The Altai culture, 1995])

Рис. 6. Бронзовые ножи (1–5) и наконечники стрел (6–7). Памятники: Бийке – 1; Элекмонар-II – 2–5; Тыткескень-VI – 6–7

Рис. 7. Материалы семисартского этапа бийкенской культуры (2-я половина VIII – 1-я половина VII вв. до н.э.): предметы быта. Памятники: Бийке – 1, 2, 5–7, 9–15, 17; Усть-Бийке-III – 3, 8; Усть-Куюм – 4. Материал – керамика

Практически на всей территории гор Алтая обнаружены и изучены курганы семисартского этапа бийкенской культуры. Наибольшая плотность памятников зафиксирована в долине Катуни и ее притоков [Кирюшин, Тишкин, 1997, рис. 1–2].

Прослеживаются контакты с носителями соседней майэмирской культуры, памятники которой открыты и исследовались в западных и северо-западных предгорьях Алтая [Шульга, 1998, 2000, 2008 и др.; Тишкин, 2003]. Эти отношения носили, по всей видимости, относительно мирный характер. Следует указать, что в погребениях бийкенской культуры обнаружено очень мало предметов вооружения. Отметим лишь небольшую коллекцию случайно обнаруженных кинжалов (рис. 8) и других изделий рассматриваемого комплекса.

Рис. 8. Находки бронзовых кинжалов раннескифского времени на территории Горного Алтая (1–11, 13–14) и в предгорьях (12). Памятники и местонахождения: Катанда – 1, 3; Чибиля – 2, 4; Кер-Кечу – 5; Яшмеш – 6; Улаган – 7; Мендур-Соккон – 8; Апшуехта – 9; Теректа – 10; Горный Алтай – 11; Усть-Иша – 12; Келей – 13; Шебалинский район – 14

Опосредованное влияние на развитие культур «раннескифского» круга в рассматриваемый период могли оказать события, произошедшие в Передней Азии. В 679 г. до н.э. киммерийцы совершили неудачный поход против Ассирии, а около 670–660 гг. до н.э. началась миграция скифов [Тишкин, Горбунов, 2005, с. 159].

Заключительный этап бийкенской культуры обозначен мною как Бойтыгемский и датирован 2-й половиной VII – 2–3-й четвертью VI вв. до н.э. Несмотря на то, что в это время отмечаются ранее существовавшие признаки погребальной обрядности, фиксируются и заметные изменения. Это проявляется и в вещевом комплексе (рис. 9–11). Такой процесс, на наш взгляд, связан с приходом нового населения и находит отражение не только на памятнике Бойтыгем-II [Абдулганеев, 1994], а также фиксируется на всей территории Алтая [Кирюшин, Тишкин, 1997; Тишкин, Горбунов, 2005, с. 159]. Материалы бойтыгемского этапа могут быть сопоставлены с комплексом «царского» кургана Аржан-2 в Туве, который датируется 2-й половиной VII в. до н.э. [Чугунов, 2004; Евразия…, 2005, с. 84–88; Čugunov, Parzinger, Nagler, 2010], а также с другими синхронными ему памятниками. В Передней Азии в указанный отрезок времени происходили события, которые в определенной мере повлияли на этнокультурную ситуацию в евразийских степях [Тишкин, Горбунов, 2005, с. 159]. Важными из них являются такие, как падение Новоассирийской державы (612 г. до н.э.), «изгнание киммерийцев из Азии» (ок. 600 г. до н.э.) и завершение мидийско-лидийской войны.

Рис. 9. Материалы бойтыгемского этапа бийкенской культуры (2-я половина VII – 2–3-я четверть VI вв. до н.э.): снаряжение верхового коня (1–34), вооружение (35–40), погребальные сооружения (41–42), «оленный» камень – 43. Памятники: Бойтыгем-II – 1, 2, 7, 11, 12, 16–18, 20–27, 41–42; Майма-XIX – 3; Каракол – 4–6, 13–15, 19, 28, 30–32, 38, 39; Бийке – 8; Козуль – 9; Алагаил – 10; Сальдяр-II –29, 33, 34; Тыткескень-VI – 35, 37; Малый Дуган – 36; Элекмонар-II – 40; Иня – 43. Материал: 1–15, 18–37, 40 – бронза; 16, 17, 38, 39 – кость; 41, 43 – камень; 42 – камни, кости

Рис. 10. Материалы бойтыгемского этапа бийкенской культуры (2-я половина VII – 2–3-я четверть VI вв. до н.э.): орудия труда и предметы быта (18, 21–23, 26–32), украшения и принадлежности костюма (1–17, 19–20, 24–25, 33–35). Памятники: Бойтыгем-II – 1, 2, 4–11, 26, 28; Коо-I – 3; Каракол – 12–18, 21; Кызык-Телань-I – 19; Тыткескень-VI – 22, 24, 32–35; Денисова пещера – 25; Бийке – 27, 29; Кызыл-Джар-IX – 30; Сальдяр-II – 20, 23, 31. Материал: 1–3 –золото, 4–9, 18, 22, 24–25, 28 – камень; 10–11 – паста; 15–17 – кость; 12, 21 – железо.

Рис. 11. Комплекс металлических находок из кургана №19 памятника Бойтыгем-II (раскопки М.Т. Абдулганеева [1994], материалы хранятся в Национальном музее Ресупублики Алтая им. А.В. Анохина (г. Горно-Алтайск) и в Музее археологии и этнографии Алтая АлтГУ (г. Барнаул)): снаряжение верхового коня (1–6, 8), предмет быта (7) и украшения (9–10). Материал: 1–8 – бронза; 9–10 – золото

Окончание существования бийкенской культуры маркируют ранние памятники пазырыкского времени [Марсадолов, 2000; Евразия…, 2005]. Эти события могут соотноситься с предшествующими событиями и с процессом образования державы Ахеменидов в Передней Азии [Савинов, 2002]. На Алтае закрепились мигранты, радикально изменившие облик кочевого мира южно-сибирского региона.

Памятники бийкенской культуры занимают в основном Юго-Восточный, Центральный и Северный Алтай, базируясь в районе бассейна Катуни и ее притоков [Кирюшин, Тишкин, 1997, рис. 1 и 2]. К ним относятся более 50 погребальных комплексов (рис. 12) с разным количеством раскопанных объектов, большая часть которых опубликована [Кирюшин, Тишкин, 1997; Марсадолов, 2001; Тишкин, Горбунов, 2005; Суразаков, Тишкин, 2007; и др.]. Выявление и исследование памятников бийкенской культуры продолжается. Постепенно увеличиваются данные об аржано-майэмирском времени Алтая. Например, в 2003 г. на памятнике Коол-1 был вскрыт объект №356 [Богданов, Слюсаренко, 2003, с. 275]. В 2006 г. раскопаны две группы курганов на левом берегу р. Тыткескень [Кирюшин, Кунгуров, Тишкин, Матренин, 2006; Тишкин, Матренин, 2007]. В 2010 г. в нижнем течение Урсула (в зоне строительства автодороги) под руководством Ю.Т. Мамадакова и Н.Ю. Кунгуровой раскопаны курганы бийкенской культуры, давшие характерный предметный комплекс. Ряд объектов выявлен автором при сплошном обследовании долины левого берега Катуни от с. Купчегень до с. Иня (Кур-Кечу-V, Яломан-I и т.д.). Наиболее крупным среди них является «царский» курган Кур-Кечу-II с поминальниками и жертвенниками [Тишкин, 2007г]. Кроме всего, получена небольшая серия радиоуглеродных датировок, которая откалибрована и опубликована [Тишкин, 2007б, с. 241–249].

Заложенные основы способствуют дальнейшему изучению такого явления, как бийкенская археологическая культура.

Рис. 12. Расположение памятников бийкенской и майэмирской культур на современной карте Алтая и его предгорий (по: [Кирюшин, Тишкин, 1997, рис. 1–2; Шульга, 2008, рис. 1], с добавлениями автора)

В плане происхождения бийкенской культуры Алтая, в отличие от точки зрения П.И. Шульги [2008, с. 12] об ее автохтонности, я придерживаюсь миграционной концепции [Тишкин, 1996б, с. 25; Кирюшин, Тишкин, 1997; и др.]. Кстати, в неоднократно упомянутой работе М.П. Грязнова 1955 г. указано на такой же вариант, но проникновение ранних кочевников представлено через северные предгорья [Грязнов, 1955, с. 28–29]. А.Д. Таиров связывает процесс движения скотоводческих племен с негативными изменениями экологических условий в степях Монголии, Северного и Северо-Западного Китая. Оттуда, по его мнению, в конце IX в. началась миграция населения в северном направлении. «Движение кочевых племен… проходило, вероятно, в несколько этапов, имело различную интенсивность и было направлено в разные регионы» [Таиров, 2003].

О том, что возможные истоки бийкенской культуры находятся в указанных А.Д. Таировым [2003; 2007] районах Центральной Азии нами уже ранее предполагалось [Тишкин, 1996, с. 25; Кирюшин, Тишкин, 1997, с. 111]. Мною предпринималась попытка расширить круг поиска в разных направлениях. Погребально-поминальные конструкции, схожие с сооружениями бийкенской археологической культуры, можно отметить на территории Западного Казахстана, Южного Урала и даже Индостана [Тишкин, Дашковский, 2003, с. 158]. Регион, указанный последним, дает схожие материалы, датируемые эпохой поздней бронзы [Thapar, Sharma, 1994; Misra V.D., Misra B.B., 2002 и др.; автор благодарен А.Я. Щетенко за консультации и особенно А.А. Ковалеву за доставку из Индии этих публикаций]. В связи с этим появляется хорошая перспектива для дальнейшей разработки проблемы об истоках бийкенской культуры. Подобные моменты были обозначены нами при реконструкции мировоззренческих основ «бийкенцев» [Тишкин, Леонова, 2005]. Таким образом, решение проблемы происхождения бийкенской культуры продолжается. Намеченные пути требуют более детальной проработки.

При завершении статьи необходимо затронуть вопрос о соотношении бийкенской и майэмирской культур Алтая. Частично такая работа уже выполнена [Тишкин, 2003]. Кроме этого, она хорошо иллюстрируется приводимой картой, на которой отмечены памятники «раннескифского» времени. В настоящее время наполнением содержания майэмирской культуры занимается П.И. Шульга [2008], раскопавший серию своеобразных памятников, в том числе крупный могильник Гилево-X. Сопоставление результатов исследований памятников «раннескифского» времени и пазырыкской культуры Алтая свидетельствует о перерыве генетического развития, произошедшем не позже 2–3-й четверти VI в. до н.э. [Кирюшин, Тишкин, 1997, с. 111–112; Марсадолов, 2000; и др.].

В заключение необходимо указать, что представленная периодизация бийкенской культуры отражает лишь начальные этапы такой работы, опираясь на современный уровень исследований.

Список литературы

Абдулганеев М.Т. Майэмирские курганы Бойтыгема // Археология Горного Алтая. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 1994. – С. 37–43.

Абдулганеев М.Т., Кирюшин Ю.Ф., Кадиков Б.Х. Материалы эпохи бронзы из Горного Алтая // Археология и этнография Алтая. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 1982. – С. 52–77.

Абдулганеев М.Т., Ларин О.В. О соотношении афанасьевской и майэмирской культур // Проблемы изучения истории и культуры Алтая и сопредельных территорий. – Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, 1992. – С. 33–36.

Богданов Е.С., Слюсаренко И.Ю. Археологические исследования на памятнике Коол-1 в долине р. Актру (Горный Алтай) // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. – Новосибирск: Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН, 2003. – Т. IX, ч. I. – С. 272–276.

Ван Вэй. Культуры бронзового века I тыс. до н.э. в северных районах Китая (по материалм могильника Люшуй, Синьцзян) // Международный симпозиум «Terra Scythica»: программа и тезисы докладов. – Новосибирск: Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН, 2011. –С. 54–56

Васильев Л.С. Древний Китай. Т. 2: Период Чуньцю (VIII–V вв. до н.э.). – М.: Восточная литература, 2000. – 623 с.: карта.

Грязнов М.П. Некоторые вопросы истории сложения и развития ранних кочевых обществ Казахстана и Южной Сибири // Краткие сообщения Института этнографии. – М.: Изд-во Академии наук СССР, 1955. – Вып. XXIV. – С. 19–29.

Грязнов М.П. Этапы развития хозяйства скотоводческих племен Казахстана и Южной Сибири в эпоху бронзы // Краткие сообщения Института этнографии. – М.: Изд-во Академии наук СССР, 1957. – Вып. XXVI. – С. 21–28.

Грязнов М.П. Аржан – царский курган раннескифского времени. – Л.: Наука, 1980. – 62 с.

Деревянко А.П. Верхний палеолит в Африке и Евразии и формирование человека современного типа. – Новосибирск: Из-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН, 2011. – 560 с.

Евразия в скифскую эпоху: Радиоуглеродная и археологическая хронология / Алексеев А.Ю., Боковенко Н.А., Васильев С.С. и др. – СПб.: Теза, 2005. – 290 с.

Кирюшин Ю.Ф., Кунгуров А.Л., Тишкин А.А., Матренин С.С. Завершение работ на погребально-поминальном комплексе Тыткескень-VI // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. – Новосибирск: Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН, 2006. – Т. XII, ч. I. – С. 353–357.

Кирюшин Ю.Ф., Тишкин А.А. Скифская эпоха Горного Алтая. Ч. I: Культура населения в раннескифское время. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 1997. – 232 с.: ил.

Кирюшин Ю.Ф., Тишкин А.А. Основные этапы изучения скифской эпохи Горного Алтая // Итоги изучения скифской эпохи Алтая и сопредельных территорий. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 1999. – С. 70–75.

Кубарев В.Д. Древние росписи Каракола. – Новосибирск: Наука. – 172 с.

Кубарев В.Д. Памятники каракольской культуры Алтая. – Новосибирск: Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН, 2009. – 264 с.

Марсадолов Л.С. Хронология курганов Алтая (VIII–IV вв. до н.э.): Автореф. дис. ... канд. ист. наук. – Л., 1985. – 16 с.

Марсадолов Л.С. Две группы памятников кочевников Алтая VIII–VII вв. до н.э. // Исторические чтения памяти М.П. Грязнова. – Омск: Омск. ун-т, 1987. – С. 101–104.

Марсадолов Л.С. Археологические памятники IX–III вв. до н.э. горных районов Алтая как культурно-исторический источник (феномен пазырыкской культуры): Автореф. дис. … докт. культурологии. – СПб., 2000. – 56 с.

Марсадолов Л.С. Комплекс памятников в Семисарте на Алтае. – СПб.: ГЭ, 2001. – 184 с.: ил. (Материалы СААЭ ГЭ. Вып. 4).

Михайлов Н.Н., Редькин А.Г. Плоскогорье в позднеледниковое и послеледниковое время // Феномен алтайских мумий / В.И. Молодин, Н.В. Полосьмак, Т.А. Чикишева и др. – Новосибирск: Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН, 2000. – С. 13–28.

Миронов В.С. Культура населения Средней Катуни в скифское время: Автореф. дис. … канд. ист. наук. – Новосибирск, 2000. – 18 с.

Могильников В.А. Некоторые аспекты этнокультурного развития Горного Алтая в раннем железном веке // Материалы по археологии Горного Алтая. – Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, 1986. – С. 35–67.

Могильников В.А. Курганы Кер-Кечу // Проблемы изучения культуры населения Горного Алтая. – Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, 1988. – С. 60–107.

Молодин В.И. Пазырыкская культура: проблемы этногенеза, этнической истории и исторических судеб // Археология, этнография и антропология Евразии. 2000. №4. С. 131–142.

Молодин В.И. Древности плоскогорья Укок: тайны, сенсации, открытия: Научно-популярные очерки. – Новосибирск: ИНФОЛИО-пресс, 2000б. – 192 с., ил.

Молодин В.И., Петрин В.Т. Разведка в Горном Алтае // Алтай в эпоху камня и раннего металла. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 1985. – С. 50–73

Молодин В.И., Полосьмак Н.В., Новиков А.В., Богданов Е.С., Слюсаренко И.Ю., Черемисин Д.В. Археологические памятники плоскогорья Укок (Горный Алтай). – Новосибирск: Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН, 2004. – 256 с. (Материалы по археологии Сибири. Вып. 3).

Плотников Ю.А. О возможности сохранения энеолитического населения Горного Алтая вплоть до раннего железного века // Проблемы сохранения, использования и изучения памятников археологии. – Горно-Алтайск: ГАГПИ, ГАНИИИЯЛ, 1992. – С. 17–18.

Полосьмак Н.В. Исследование памятников скифского времени на Укоке // ALTAICA. – 1993. – №3. – С. 21–31.

Полосьмак Н.В. Пазырыкская культура // Древние культуры Бертекской долины. – Новосибирск: Наука, 1994. – С. 137–144.

Савинов Д.Г. Ранние кочевники Верхнего Енисея (археологические культуры и культурогенез). – СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 2002. – 204 с.: ил.

Соенов В.И., Исов А.В. К проблеме выделения андроновских погребений в Горном Алтае // Сохранение и изучение культурного наследия Алтая. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2000. – С. 125–126.

Сорокин С.С. Памятники ранних кочевников в верховьях Бухтармы // Археологический сборник. – Л.; М.: Сов. художник, 1966. – Вып. 8. – С. 39–60.

Степанова Н.Ф. Куюмский тип памятников VIII–VI вв. до н.э. // Скифская эпоха Алтая. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 1986. – С. 79–81.

Степанова Н.Ф. Погребения в каменных ящиках и их датировка // Погребальный обряд древних племен Алтая. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 1996. – С. 54–69.

Суразаков А.С. Горный Алтай и его северные предгорья в эпоху раннего железа. Проблемы хронологии и культурного разграничения. – Горно-Алтайск: Горно-Алт. отд. Алт. кн. изд-ва, 1988. – 216 с.

Суразаков А.С., Тишкин А.А. Археологический комплекс Кызык-Телань-I в Горном Алтае и результаты его изучения. – Барнаул: Азбука, 2007. – 232 с.: ил.

Таиров А.Д. Кочевники Урало-Иртышского междуречья в системе культур раннесакского времени восточной части степной Евразии // Степная цивилизация Восточной Евразии. Т. 1: Древние эпохи. – Астана: Изд-во «KULTEGIN», 2003. – С. 157–179.

Таиров А.Д. Кочевники Урало-Казахстанских степей в VII–VI вв. до н.э. – Челябинск: Изд-во ЮУрГУ, 2007. – 274 с.: ил.

Тишкин А.А. Некоторые аспекты культурно-хронологического решения проблемы изучения скифской эпохи Горного Алтая // Археология Горного Алтая. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 1994. – С. 124–127.

Тишкин А.А. Погребальные сооружения курганного могильника Бийке в Горном Алтае и культура населения, оставившего их // Погребальный обряд древних племен Алтая. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 1996а. – С. 20–54.

Тишкин А.А. Культура населения Центрального и Северо-Западного Алтая в раннескифское время: Автореф. дис. … канд. ист. наук. – Барнаул, 1996б. – 28 с.

Тишкин А.А. Украшения раннескифского времени из Горного Алтая // Итоги изучения скифской эпохи Алтая и сопредельных территорий. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 1999. – С. 194–198.

Тишкин А.А. О соотношении бийкенской и майэмирской археологических культур Алтая раннескифского времени // Степи Евразии в древности и средневековье. – СПб.: Изд-во Гос. Эрмитажа, 2003. – Кн. II. – С. 164–166.

Тишкин А.А. Проблемы выделения керамического комплекса раннескифского времени в Горном Алтае // Актуальные проблемы археологии, истории и культуры. – Новосибирск: Изд-во НГПУ, 2005а. – Т. 2. – С. 169–178.

Тишкин А.А. Проблема происхождения бийкенской культуры Алтая раннескифского времени и выделение основных этапов ее развития // Социогенез в Северной Азии. – Иркутск: Изд-во ИрГТУ, 2005б. – Ч. 1. – С. 322–327.

Тишкин А.А. Об одном моменте в изучении культуры кочевников Горного Алтая раннескифского времени // Древние кочевники Центральной Азии (история культура, наследие). – Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2005в. – С. 41–44.

Тишкин А.А. Алтай в эпоху поздней древности, раннего и развитого средневековья (культурно-хронологическая концепция и этнокультурная история): Автореф. дис. …докт. ист. наук. – Барнаул, 2006. – 54 с.

Тишкин А.А. Культурно-экологические области и контактные зоны на юге Западной Сибири // Культурно-экологические области: взаимодействие традиций и культурогенез. – СПб.: Б.и., 2007а. – С. 85–95.

Тишкин А.А. Создание периодизационных и культурно-хронологических схем: исторический опыт и современная концепция изучения древних и средневековых народов Алтая. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2007б. – 356 с.

Тишкин А.А. Этапы развития бийкенской культуры Алтая // Теория и практика археологических исследования. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2007 в. – Вып. 3. – С. 146–158.

Тишкин А.А. Археологические памятники в урочище Кур-Кечу (Горный Алтай) // Природные условия, история и культура Западной Монголии и сопредельных регионов. – Горно-Алтайск: РИО ГАГУ, 2007г. – Т. I. – С. 94–98.

Тишкин А.А., Горбунов В.В. Комплекс памятников в долине р. Бийке (Горный Алтай). – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2005. – 200 с. + вкл.

Тишкин А.А., Дашковский П.К. Основные аспекты изучения скифской эпохи Алтая. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2004. – 238 с. + вкл.

Тишкин А.А., Дашковский П.К. Социальная структура и система мировоззрений населения Алтая скифской эпохи. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2003. – 430 с.

Тишкин П.К., Дашковский П.К. Этнокультурная ситуация на Алтае в скифскую эпоху // Древности Евразии: от ранней бронзы до раннего средневековья. – М.: ИА РАН, 2005. – С. 248–267.

Тишкин А.А., Леонова И.Ю. Особенности погребальных конструкций бийкенской археологической культуры и их семантика // Исторический опыт хозяйственного и культурного освоения Западной Сибири. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2003. – Кн. 1. – С. 363–371.

Тишкин А.А., Леонова И.Ю. Погребальная практика носителей бийкенской культуры Алтая: семантика археологического комплекса // Структурно-семиотические исследования в археологии. – Донецк: Изд-во ДонНУ, 2005. – Т. 2. – С. 279–294.

Тишкин А.А. Матренин С.С. Курганы бийкенской культуры на памятнике Тыткескень-VI // Сохранение и изучение культурного наследия Алтая. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2007. – Вып. XVI. – С. 109–116.

Тур С.С. Краниологические материалы из раннескифских могильников Алтая // Кирюшин Ю.Ф., Тишкин А.А. Скифская эпоха Горного Алтая. Ч. I: Культура населения в раннескифское время. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 1997. – С. 136–147.

Чугунов К.В. Аржан – источник // Аржан: Источник в Долине царей. Археологические открытия в Туве. – СПб.: Славия, 2004. – С. 10–39.

Шульга П.И. Раннескифская упряжь в VII – начале VI вв. до н.э. по материалам погребения на р. Чарыш // Снаряжение верхового коня на Алтае в раннем железном веке и средневековье. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 1998. – С. 25–49.

Шульга П.И. Этнокультурная ситуация в Горном Алтае и северо-западных предгорьях в VII–III вв. до н.э. // Итоги изучения скифской эпохи Алтая и сопредельных территорий. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 1999. – С. 245–250.

Шульга П.И. О содержании понятия «майэмирская культура» и этнокультурной ситуации в северо-западных предгорьях Алтая в раннескифское время // Пятые исторические чтения памяти Михаила Петровича Грязнова. – Омск: Омск. ун-т, 2000. – С. 148–150.

Шульга П.И. Снаряжение лошади по материалам раннескифского могильника Гилево-10 // Исторический опыт хозяйственного и культурного освоения Западной Сибири. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2003. – Кн. I. – С.395–400.

Шульга П.И. Снаряжение верховой лошади и воинские пояса на Алтае. Ч. I: Раннескифское время. – Барнаул: Азбука, 2008. – 276 с.

Čugunov K.V., Parzinger H., Nagler A. Der skythenzeitliche Fürstenkurgan Aržan 2 in Tuva. – Mainz, 2010. – 330 S. mit 289 Abb., 153 Taf. und 7 Beilagen (Archäologie in Eurasien. Band 26; Steppenvölker Eurasiens. Band 3).

The Altai culture. Seoul, 1995 (каталог выставки на корейском языке).